Если вдруг темнющей ночью
кто-то крикнет, как сова,
если будет выть по-волчьи
и рычать страшнее льва,
если громко скрипнут двери
и послышатся шаги..,
знайте, в дом прокрались звери -
зубы, когти и клыки!
Всюду ползают... На кухню -
за кусочком пирога,
громыхая, звонко пукнув,
съесть румяного блинка...
А потом крадутся тихо
с пирогом в зубастом рту,
дав кусок тигрице дикой -
ненасытному коту.
Мимо спальни, мимо залы,
где течет великий Нил,
по воде плывут удавы
с ними рыжий крокодил.
И вприсядку, и вприпрыжку,
всласть наевшись пирога,
две безмозглые мартышки
прыгают до потолка.
А потом... стремглав к дивану,
где запрятан сахарок,
скачут дикие бараны -
восемь лап, пожалуй, ног.
Сгрызен сахар... до икоты!
Рассветает... Спать пора.
Ночью - лучшая охота!
Ночью - лучшая игра!
На охоту вышли звери,
Зверям нужно жракать впрок.
Пироги и сахар съели
И удрали за порог.
Съесть и автора хотели -
Только он от них убёг.
))
Ох, уж этот горе-автор.
И зачем про них писал?
Пересек давно экватор -
только пятками сверкал.
Породил воображеньем
двух удавов с сотней жал.
В животе теперь броженье -
со зверями вместе жрал
все, что жралось, до икоты,
до цунами в животе.
И теперь - не до охоты -
вышли звери, да не те!)
Благодарю вас за улыбку!)
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Я помню, я стоял перед окном
тяжелого шестого отделенья
и видел парк — не парк, а так, в одном
порядке как бы правильном деревья.
Я видел жизнь на много лет вперед:
как мечется она, себя не зная,
как чаевые, кланяясь, берет.
Как в ящике музыка заказная
сверкает всеми кнопками, игла
у черного шиповика-винила,
поглаживая, стебель напрягла
и выпила; как в ящик обронила
иглою обескровленный бутон
нехитрая механика, защелкав,
как на осколки разлетелся он,
когда-то сотворенный из осколков.
Вот эроса и голоса цена.
Я знал ее, но думал, это фата-
моргана, странный сон, галлюцина-
ция, я думал — виновата
больница, парк не парк в окне моем,
разросшаяся дырочка укола,
таблицы Менделеева прием
трехразовый, намека никакого
на жизнь мою на много лет вперед
я не нашел. И вот она, голуба,
поет и улыбается беззубо
и чаевые, кланяясь, берет.
2
Я вымучил естественное слово,
я научился к тридцати годам
дыханью помещения жилого,
которое потомку передам:
вдохни мой хлеб, «житан» от слова «жито»
с каннабисом от слова «небеса»,
и плоть мою вдохни, в нее зашито
виденье гробовое: с колеса
срывается, по крови ширясь, обод,
из легких вытесняя кислород,
с экрана исчезает фоторобот —
отцовский лоб и материнский рот —
лицо мое. Смеркается. Потомок,
я говорю поплывшим влево ртом:
как мы вдыхали перья незнакомок,
вдохни в своем немыслимом потом
любви моей с пупырышками кожу
и каплями на донышках ключиц,
я образа ее не обезбожу,
я ниц паду, целуя самый ниц.
И я забуду о тебе, потомок.
Солирующий в кадре голос мой,
он только хора древнего обломок
для будущего и охвачен тьмой...
А как же листья? Общим планом — листья,
на улицах ломается комедь,
за ней по кругу с шапкой ходит тристья
и принимает золото за медь.
И если крупным планом взять глазастый
светильник — в крупный план войдет рука,
но тронуть выключателя не даст ей
сокрытое от оптики пока.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.