.1.
Все умрут, а я останусь.
Это февральский, мокрый танец.
Серость, будничность и двуязычие,
но в общем - indifference (безразличие),
под музыку, которой не знакомы лады.
Подоконник играет таяние воды.
.2.
Это – вынужденная остановка на полдороге.
То ли цель неясна, то ли это ноги
устали идти. Иероглифа не разберешь.
Всё, что есть на бумаге – ложь.
В сером мире никто никого не хочет.
Кардиограмма повторяет почерк.
.3.
Я составлю себя из новых частей:
карбон и титан вместо костей,
сердце – мотор Camaro SS (Detroit);
и из музыки оставлю «Final Cut» Пинк Флойд.
Движение из пункта «А» в пункт «Б» в крови.
Движение ergo sum. Никакой любви.
.4.
И – никакого строительства. Никакой колоннады.
Только поедание губной помады
на жутком обледенелом причале,
где вдох неизбежнее, чем молчание.
Безадресность, зашедшая далеко,
и переваривается это – легко.
.5.
Обо всём хочется знать: « - Каково?».
Произнесённое слово мертво,
и этот убогий ответ: « - Так, ничё»,
раздражает, как мелом замаранное плечо.
В оригинальность никто не верил;
так познаёшь настоящий север.
.6.
С этим знанием становишься монстром.
Безразличным, обыденным насквозь, косным.
Рецептор не различает вкус.
Во мне прорастает моллюск.
Любое существование – тщета;
есть лишь механическое вращение винта.
.7.
Механика вызывает неприятие организма.
Поступательное движение - сродни онанизму,
но сладострастия не удовлетворит.
Не имеет значения, кто что говорит,
страшнее, чем оказаться в раю –
мимикрия тела, которую я пою.
.8.
Мимикрия хуже, чем спазм лица.
Лицемерию рыбы не видно конца.
Море – квинтэссенция плоскостей,
и с ним не сладишь набором снастей.
Ветер продолжает бить по кости –
сопротивление тела, которого не спасти.
.9.
Становишься жертвой всего водяного.
Это – вонючая карцинома;
рыбу съедает рак.
Зрачок искривляется в вопросительный знак,
в ненавистное всеми «Когда?».
И это останется с тобой навсегда.
.10.
Тёмная улица без фонарей
напоминает простор морей.
Метаморфозу в ихтиозавра.
Без влаги не наступает завтра.
Страдание раковины на берегу;
я больше без этого не могу.
.11.
Но от этого устаёшь и хочется лечь.
Так в корабле открывается течь,
а перед грешником разверзается ад.
Корабль есть зависимость от координат,
цель, возведенная в абсолют.
Давление меняется с курсом валют.
.12.
Давление меняется с хрустом банкнот.
Ради купюры надрываешь живот.
В цельном корпусе где-то есть брешь;
ты, скорее всего, то, что ты ешь.
На тарелке красуется фиш.
Чревоугодия не запретишь.
.13.
Теперь я хожу, задрав воротник,
но меня выдает плавник,
жабра, треугольник хвоста.
Теорема доказана, правда проста.
Свобода – способность к перемене мест.
Тишину нарушает всплеск.
Я не запомнил — на каком ночлеге
Пробрал меня грядущей жизни зуд.
Качнулся мир.
Звезда споткнулась в беге
И заплескалась в голубом тазу.
Я к ней тянулся... Но, сквозь пальцы рея,
Она рванулась — краснобокий язь.
Над колыбелью ржавые евреи
Косых бород скрестили лезвия.
И все навыворот.
Все как не надо.
Стучал сазан в оконное стекло;
Конь щебетал; в ладони ястреб падал;
Плясало дерево.
И детство шло.
Его опресноками иссушали.
Его свечой пытались обмануть.
К нему в упор придвинули скрижали —
Врата, которые не распахнуть.
Еврейские павлины на обивке,
Еврейские скисающие сливки,
Костыль отца и матери чепец —
Все бормотало мне:
— Подлец! Подлец!—
И только ночью, только на подушке
Мой мир не рассекала борода;
И медленно, как медные полушки,
Из крана в кухне падала вода.
Сворачивалась. Набегала тучей.
Струистое точила лезвие...
— Ну как, скажи, поверит в мир текучий
Еврейское неверие мое?
Меня учили: крыша — это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотиться, как на стол.
А древоточца часовая точность
Уже долбит подпорок бытие.
...Ну как, скажи, поверит в эту прочность
Еврейское неверие мое?
Любовь?
Но съеденные вшами косы;
Ключица, выпирающая косо;
Прыщи; обмазанный селедкой рот
Да шеи лошадиный поворот.
Родители?
Но, в сумраке старея,
Горбаты, узловаты и дики,
В меня кидают ржавые евреи
Обросшие щетиной кулаки.
Дверь! Настежь дверь!
Качается снаружи
Обглоданная звездами листва,
Дымится месяц посредине лужи,
Грач вопиет, не помнящий родства.
И вся любовь,
Бегущая навстречу,
И все кликушество
Моих отцов,
И все светила,
Строящие вечер,
И все деревья,
Рвущие лицо,—
Все это встало поперек дороги,
Больными бронхами свистя в груди:
— Отверженный!
Возьми свой скарб убогий,
Проклятье и презренье!
Уходи!—
Я покидаю старую кровать:
— Уйти?
Уйду!
Тем лучше!
Наплевать!
1930
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
