.... никому да всем... по кожам да по ларцам -
свои боли-страхи-сумерки... быстро - долго,
ненадёжно прячу... Прячу в тени лица
неизвестных лиц свои яблочные наколки...
Вот орех в окне - как грех мой, нетороплив...
Вот луна линяет ржавчиной и цикутой...
На арбузных корках мёртвые псы любви
языки протянули к призраку Хоть-кому-то.
Языки тепла протянули - живей живьём
замурованных в чуши прекрасной личинок скуки...
От печальной нежности, сладостно-ножевой,
у царапин дрожат бока и потеют руки.
У царапин млеет тёплый шиповник рта.
Под движеньем рта смуглый воздух в осеннем танго
выгибает спину...
Растрёпанные ветра,
запрокинув головы (будто бы - куртизанки),
подметают шёпот падших змеистых неб,
разметавших звёзды коньячные по пижамам...
И миндаль в стене цветёт, как обойный хлеб, -
кружевами душ, засоленных в выживаньях -
по немое горло,
по дождь, заточённый в жар,
по хрустальных детей - по пояс в надбитых лунах...
За окном орех впивается в млечный шарф
и надрывно плачет над вавилонской урной
городка, где -
пир для вяленых псов любви
у кроватей,
где, царапая боль о сумрак,
на горелых корках нежности корабли
ледовитых тел вспоминают всех те, кто умер
в тех телах, и ладят фиговый терпкий лист
одичавшей ладони - к острову потных паток...
И печальный призрак грохочет цепями из
марсианских груш и прелых осенних яблок...
...лихорадит...
...адит...
Градом грешат ветра...
Под орехом псы хоровоют...
Дрожа, как цуцик,
я губою рваной в чей-то осколок рта
свои смерти прячу.
Им - нежно.
Они - смеются...
От отца мне остался приёмник — я слушал эфир.
А от брата остались часы, я сменил ремешок
и носил, и пришла мне догадка, что я некрофил,
и припомнилось шило и вспоротый шилом мешок.
Мне осталась страна — добрым молодцам вечный наказ.
Семерых закопают живьём, одному повезёт.
И никак не пойму, я один или семеро нас.
Вдохновляет меня и смущает такой эпизод:
как Шопена мой дед заиграл на басовой струне
и сказал моей маме: «Мала ещё старших корить.
Я при Сталине пожил, а Сталин загнулся при мне.
Ради этого, деточка, стоило бросить курить».
Ничего не боялся с Трёхгорки мужик. Почему?
Потому ли, как думает мама, что в тридцать втором
ничего не бояться сказала цыганка ему.
Что случится с Иваном — не может случиться с Петром.
Озадачился дед: «Как известны тебе имена?!»
А цыганка за дверь, он вдогонку а дверь заперта.
И тюрьма и сума, а потом мировая война
мордовали Ивана, уча фатализму Петра.
Что печатными буквами писано нам на роду —
не умеет прочесть всероссийский народный Смирнов.
«Не беда, — говорит, навсегда попадая в беду, —
где-то должен быть выход». Ба-бах. До свиданья, Смирнов.
Я один на земле, до смешного один на земле.
Я стою как дурак, и стрекочут часы на руке.
«Береги свою голову в пепле, а ноги в тепле» —
я сберёг. Почему ж ты забыл обо мне, дураке?
Как юродствует внук, величаво немотствует дед.
Умирает пай-мальчик и розгу целует взасос.
Очертанья предмета надёжно скрывают предмет.
Вопрошает ответ, на вопрос отвечает вопрос.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
