Николай Львович лежал на скамейке, рядом в ногах лежало его сознание, а правый бок придавило какое-то соседнее тело, иногда прижимавшее Николая настолько близко к спинке скамейки, что скамейка местами волновалась о переизбытке массы нагрузки на деревянный позвоночник. На пальцах обеих ног у Николая присутствовали грязные ногти и остатки значительно очерствевших носок, сквозь которые ногти и дали удивительную поросль. На палец одного из такого пальца присела пошевелить крыльями бабочка павлиний глаз, чем вызвала пробуждение Львовича. Львович открыл глаза и более сильно ощутил давление сбоку. Он повернул взгляд, чтобы лучше рассмотреть представителя телесного контакта.
Давление сбоку начало принимать вынужденные очертания и минут через пятнадцать сформировалось в неправильных форм жизнь. Жизнь выглядела немного одутловатой дамой пенсионного возраста и проседью. Из одежды на ней присутствовала полинявшая, потрёпанная временем ночнушка, голову венчал гротесковый чепчик для принятия ночных снов.
Николай ещё раз предпринял попытку выбраться из-под тёплого дрожжевого жизненного бока, но бок навис лермонтовским утёсом и более прочно придавил Львовича к покоцанным рейкам с надписью, изречённой местными вандалами: «в жизни смысла нет, Цой жив».
Автор знает, что дама в ночнушке – жизнь, Львович на тот момент не осознавал, поэтому, не моргнув одним глазом, деликатно и слегка нервничая от придавленного бока, спросил:
- Вы кто будете? – Вопрос Николая выполз из-под навалившихся обстоятельств и прозвучал едва заметным дуновением.
Ночнушка всколыхнулась несколькими волнами и растянулась до 88-го размера, но проявила разум, в ней находившийся, который невнятно, подобно мятной жвачке, размазал в воздухе ответ:
- Я жизнь, – дама засмущалась собой, - без меня жизни нет.
- Хорошо сказано, - Николай попытался сделать подкоп в рыхлой мякоти, но руки почему-то возделись вверх и застряли в чепчике для снов.
- Напрасные усилия, теперь ты мой, - жизнь незаметными порциями заполняла Николаево существо и он почувствовал жизненную мякоть в каждом органе и даже подмышками.
- У меня есть жизнь, я ЖИВОЙ! – от крика жизнь остолбенела, но только на шесть минут, больше нельзя, потому что в мозгу происходят необратимые последствия. За это время Львовичу удалось воззвать о помощи, но в наше время граждане предпочитают вспоминать изречение, что спасение – дело рук самих утопающих.
- У тебя нет шансов на меня, - чепчик упал с головы жизни на лицо Львовича и стянул его дыхание. Он выпучил глаза, они тут же начали плавиться в горячем жизненном теле.
- Да в соседней квартире Серафима отошла, а я осталась, не приняли меня там. Бабка бездетная, не пристроила в детей своих, ибо нет их, вот как неприкаянная, блуждаю в парке, а тут ты спишь, тёплый и бабочка на пальце, - жизнь, мило улыбнувшись, влилась всем естеством в открытый от ужаса рот Николая Львовича и заклокотала там фибрами, вспучивая и без того пивной живот своего нового владельца.
На следующее утро случайные прохожие увидели на скамейке два небольших свёртка, которые оказались грудными младенцами – мальчик и девочка, а рядом записка: «Жизнь распорядилась так, чтобы назвать этих детей Колей и Серафимой».
Одинокая птица над полем кружит.
Догоревшее солнце уходит с небес.
Если шкура сера и клыки что ножи,
Не чести меня волком, стремящимся в лес.
Лопоухий щенок любит вкус молока,
А не крови, бегущей из порванных жил.
Если вздыблена шерсть, если страшен оскал,
Расспроси-ка сначала меня, как я жил.
Я в кромешной ночи, как в трясине, тонул,
Забывая, каков над землей небосвод.
Там я собственной крови с избытком хлебнул -
До чужой лишь потом докатился черед.
Я сидел на цепи и в капкан попадал,
Но к ярму привыкать не хотел и не мог.
И ошейника нет, чтобы я не сломал,
И цепи, чтобы мой задержала рывок.
Не бывает на свете тропы без конца
И следов, что навеки ушли в темноту.
И еще не бывает, чтобы я стервеца
Не настиг на тропе и не взял на лету.
Я бояться отвык голубого клинка
И стрелы с тетивы за четыре шага.
Я боюсь одного - умереть до прыжка,
Не услышав, как лопнет хребет у врага.
Вот бы где-нитьбудь в доме светил огонек,
Вот бы кто-нибудь ждал меня там, вдалеке...
Я бы спрятал клыки и улегся у ног.
Я б тихонько притронулся к детской щеке.
Я бы верно служил, и хранил, и берег -
Просто так, за любовь! - улыбнувшихся мне...
...Но не ждут, и по-прежнему путь одинок,
И охота завыть, вскинув морду к луне.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.