Павел Сергеевич жил одной мыслью, а мысль жила с ним, и когда-то оба решили, что прекрасно смотрятся как семейная пара, овладевая друг другом. Чтобы мысль совершенно не заняла всё мысленное пространство, Павел Сергеевич иногда мысль поколачивал ей же во благо, ибо, как говорят в народе – бьёт, значит любит.
И в некоторое время Сергеевич решился установить в своей безликой комнате качели. Люстры никогда не было, поэтому мужчина лихо зацепил стыренный с детской площадки мини-аттракцион на крюк под потолком. Жилище засияло от вторжения чуждого, но почему-то экстравагантного, по мнению хозяина, элемента.
Элемент хоть и скрипел ржавыми цепями и едва умещал в себе порядком раскормленный зад Сергеевича, но потрясающе справлялся с героическими обязанностями. Павел Сергеевич, взгромоздясь после тяжкой изнурительной работы дворника на качели, выколачивал из головы мысль. А мысль была нехорошая – не давала ему уснуть, заставляла облепливаться толстыми лепёшками страха, отжимала из дряблой Павлушиной кожи литры пота и пыталась затаиться вместе с душой в пятках.
Павел Сергеевич среди протяжной придушенной ночи садился в качели, начинал медленно раскачиваться, сгибался пополам, чтобы головой пробить стену и парализовать мысль. Сначала он разбивал голову в кровь, волосы в местах удара клочьями облезли, но выход, откуда мысль могла быть депортирована, не проявлялся.
Тогда Павлуша постепенно увеличил скорость качелей, череп через полгода имел продавленный вид, а скальп стал излучать оттенок прокисшего сливового повидла. И как-то в начале марта лёд, в очередной раз столкнувшийся с атомоходом «Ленин», получил обширную пробоину. Через пробоину потекла вспенившаяся жидкость сероватых отблесков, и Павел Сергеевич свалился с качелей на пол бестелесым пальто стандартного кроя.
Эксперт-криминалист Василий Мыслежоров аккуратно обмакнул язык в клейкие разводы, плывшие по обоям, и ощутил покалывание сначала в пятках, потом в незаросшем темечке. «Как она грациозна, молниеносна, гениальна» - шевельнулась мысль в голове Василия, и он с интересом и роковым влечением посмотрел на качели, которые потолок беззвучно раскачивал, постепенно увеличивая скорость.
Бумага терпела, велела и нам
от собственных наших словес.
С годами притёрлись к своим именам,
и страх узнаванья исчез.
Исчез узнавания первый азарт,
взошло понемногу быльё.
Катай сколько хочешь вперёд и назад
нередкое имя моё.
По белому чёрным сто раз напиши,
на улице проголоси,
чтоб я обернулся — а нет ни души
вкруг недоуменной оси.
Но слышно: мы стали вась-вась и петь-петь,
на равных и накоротке,
поскольку так легче до смерти терпеть
с приманкою на локотке.
Вот-вот мы наделаем в небе прорех,
взмывая из всех потрохов.
И нечего будет поставить поверх
застрявших в машинке стихов.
1988
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.