Сбитою сойкой свистнула прочь электричка,
спитые листья резко взметнула с травы,
чай — иноChina-я, ставшая русской, привычка.
— Чай, не бояре, — кричали в плацкарте на "вы", —
— нАчать и кончить, и нечего нынче гнушаться —
мачо с Кончитой на мыле отмыли грехи,
"Счастливы вместе" — чета ощеняченных шацев,
"Дом" за стекольем — вась-вась, бла-бла-бла да хихи,
смят пьедестал под не знавшим беды сталеваром,
мышцой литой той с веслом он сигнал подавал,
разворовали Расею в начале татары,
а дураки на дорогах сожгли самосвал.
Пискнул: Вагонные споры, — в мозгу пересмешник, —
— темы не новы и тело, увы, не ново,
в тьме электической подчерепной и кромешной
сойки да вороны... и ничего своего,
шпалы и рельсы, по расписанию поезд,
по распорядку подъём, телефон и обед.
Сердце на стыках тук-так. Ах, пернатые, что из
этого белый и жидкий оставите след?
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота! —
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.