Я не собираюсь полностью рассматривать «Глиняный год» http://world.lib.ru/comment/c/chudnowa_i_w/06_12_04 Ирины Чудновой, в нем много личного из жизни автора, мы, непосвященные, до конца не сможем понять все намеки и все чувства, подвигшие автора на дневниковые записи прошедшего года. Хотя автор и желает этого интимного соучастия в своей жизни.
("... Из письма другу…
...в том смысле, в котором художник чувствует глухоту мира…
…читатель не задумывается …, он не пожелает копаться в биографии того, чьи тексты и личность ему не запали в душу. К тому же, на всех всё равно не угодить, стоит ли пытаться - ведь никто не оценит такой попытки, а сил она заберёт без отдачи.
…Так хорошо, что мысли-чувства-слова-буквы разлиты в пространстве, неразделимы с ним, и нет уже ничего вне этого пространства и каждое движение может нарушить хрупкую нежность равновесия, и боишься дышать, чтобы не, и не надышишься..
И вот я стою на самой середине лета, чуть влево головой - май, чуть вправо - сентябрь, стою и не знаю, потому ли я не пишу, что мне всё ещё очень плохо, или уже настолько хорошо, что я опять не пишу...").
Зарисовки из реальной жизни с её сиюминутностью и неуловимой ускользающей событийностью вызывают чувства неизбежности уходящего, реминисценции в прошлое, связываясь ассоациациями, логику которых знает только автор, выстраиваются в ряд вызывая эмоциональный отклик в читателе, держа в напряжении, мысль автора ясна – все связано с личными переживаниями, - гранат срубят потом, когда исчезнет из картинки автор.
Что же можно заметить в этом движении? Во-первых явный творческий прогресс. Исчезла кажущаяся беспричинной грусть по прошлому. Исчезла грубость ян и подчиненность инь, освобождая место цельности мировосприятия автора. Кажется, она нашла истинное призвание поэта – в даоском смысле – «беззаботное скитание» в вечном. Прорыв к себе, как к самоценности личной жизни. И она бравирует этим отрывом.
("...И это счастье - счастье - что всё на свете конечно, и жизнь человечья в первую очередь. Вечность - всего лишь прореха в кармане бытия. Горничная заштопает, она знает своё дело...").
Сколько в этом даоского мироощущения жизни!
Поистине остается полет стрелы, в котором и сам выстрел и цель!
("...блаженно раненое сердце соитьем Стрелы с Пустотой...") – это ощущение конечности жизни, и бесшабашной грусти этого факта, придающей остроту сиюминутному существованию, которое само по себе – тайна.
...Автор пишет блестяще, это зрелость Анны Ахматовой и Эзры Паунда, когда слово-символ и слово-чувство, как состояние духа, пробилось в реальность окружающего мира, без традиционной «европейской» рефлексии и абсурда непонятой жизни.
("...Мир природы хорош и красив и значим сам по себе, а мир человека рефлектирующего живёт на каких-то подпорках (об их качестве - в другой раз, иначе буду плеваться ядовитой пеной мизантропии), на связях высшего порядка, а всё потому, что как-то забывается в процессе высшей нервной деятельности коры, что в основе этой самой деятельности лежит банальное - состояние организма...").
Но здесь лукавство! ("...Донца бутонов полнее тоскою с каждым// весенним дождём..."). Автор хорошо понимает, что состояние организма отражает, резонирует окружающий мир, преобразовывая его в вечностное.
Когда автор обретает связь с окружающим, мы видим сочувствие к казалось бы далеким от нее людям: в метро, на стройке, соседям по быту – и это находит отклик в читателях, - хотя и кажется, что автор оторвался от привязанностей к миру людей.
("...А я всё пытаюсь разобраться, как же так получается, что я не вписываюсь (всю жизнь - с самого детсада) в ритм нормального существования собственного организма, как части человеческого общества. Но при этом очень активно пользуюсь его, общества, плодами...").
Чтобы передать другим свое знание…нужно отстраниться от него.
В её поэзии чувствуется дуновение от взмаха крыльев птицы Пэн над тростниками, что летит с Севера…
И ясно вижу преодоление раннего ложного романтизма, эклектично, как мне кажется, вписанного в рамки «Глиняный год». Красота и уродство – они растворяются в гармонии просветленного сознания.
"...Бег стрелок резв. Придёт туман седой,
Накроет сад, и скрип ворот,
И эхо птичьих голосов, что с лета влёт
Запутавшись, в густых ветвях повисли,
И головастиков моих осенних чувств и мыслей
В забытой кадке с дождевой водой".
Способность насыщать пространство чувством, - уже не важно, где это написано и когда, - обозначить пустоту этого пространства, отстраненность, и одновременно глубочайшее слияние с ним, соединенное эмоциональным единством образа, - показатель мастерства, - мы как бы касаемся начала творения форм…
конечно интересно! Но Глиняный год написан Ириной в стиле дневника и содержит разнообразную информацию, у меня же краткое резюме творчества талантливой поэтессы, живущей и работающей в Китае. Так, что -звините)))):
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Поэты живут. И должны оставаться живыми.
Пусть верит перу жизнь, как истина в черновике.
Поэты в миру оставляют великое имя,
затем, что у всех на уме - у них на языке.
Но им все трудней быть иконой в размере оклада.
Там, где, судя по паспортам - все по местам.
Дай Бог им пройти семь кругов беспокойного лада,
По чистым листам, где до времени - все по устам.
Поэт умывает слова, возводя их в приметы
подняв свои полные ведра внимательных глаз.
Несчастная жизнь! Она до смерти любит поэта.
И за семерых отмеряет. И режет. Эх, раз, еще раз!
Как вольно им петь.И дышать полной грудью на ладан...
Святая вода на пустом киселе неживой.
Не плачьте, когда семь кругов беспокойного лада
Пойдут по воде над прекрасной шальной головой.
Пусть не ко двору эти ангелы чернорабочие.
Прорвется к перу то, что долго рубить и рубить топорам.
Поэты в миру после строк ставят знак кровоточия.
К ним Бог на порог. Но они верно имут свой срам.
Поэты идут до конца. И не смейте кричать им
- Не надо!
Ведь Бог... Он не врет, разбивая свои зеркала.
И вновь семь кругов беспокойного, звонкого лада
глядят Ему в рот, разбегаясь калибром ствола.
Шатаясь от слез и от счастья смеясь под сурдинку,
свой вечный допрос они снова выводят к кольцу.
В быту тяжелы. Но однако легки на поминках.
Вот тогда и поймем, что цветы им, конечно, к лицу.
Не верте концу. Но не ждите иного расклада.
А что там было в пути? Метры, рубли...
Неважно, когда семь кругов беспокойного лада
позволят идти, наконец, не касаясь земли.
Ну вот, ты - поэт... Еле-еле душа в черном теле.
Ты принял обет сделать выбор, ломая печать.
Мы можем забыть всех, что пели не так, как умели.
Но тех, кто молчал, давайте не будем прощать.
Не жалко распять, для того, чтоб вернуться к Пилату.
Поэта не взять все одно ни тюрьмой, ни сумой.
Короткую жизнь. Семь кругов беспокойного лада
Поэты идут.
И уходят от нас на восьмой.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.