Вечереет. Небо хнычет звезды в странников и клошаров.
Индевеет время в мыслях… письмах, сказках и мемуарах –
ста/ли окон пространство пишет с листа рубаи Хайяма.
«…рость, мой Гадкий, но только не улетай», – улыбалась мама.
Старый мир – оловянный гном, тот, что весь уместился в минус-
время, т. е. в память о том, что и, будто бы, не случилось –
Оле, осень, огниво, Ост, оригами, отел олений –
все мои анаграммы «о» – за пределами ойкумены.
Ветереет. Восточный брат задувает скрипучим смехом:
гердит Кай свой ледовый сад, укрывая в груди прореху;
обветшавших ступеней «ля» западает в печаль познаний,
одиночество «от рубля» пьют стеклянные поры зданий.
Кому в ухо сок белены, кому пуля, кому простуда –
это отзвук Его вины, просто сделай глоток, Гердтруда,
и увидишь, как Старый дом отразится в луне обмылка,
а улитка уйдет в себя, и циклической станет ссылка…
