Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значения которого он не может объяснить, лишается права писать и получает сто ударов розог
оказалось страшнее всего - заглянуть в себя,
не боязнь высоты или смерти - да нет боязни.
а в себя заглянуть и при этом чтоб не увязнуть
насекомым в янтарно-липкой слюде сентября.
оказалось, что ты по жизни всего лишь ЗеКа,
да и жизнь твоя лишь отраженье осенней хмари.
и в попытке отчаянной вдарить по наглой харе,
разбиваешь костяшки в кровь о стекло зеркал.
а казалось.. казалось раньше - я вечно юн
и так будет всегда - неизменный полёт стрекозий.
но выходит из тела душа застарелой занозой
и стрекозы как птицы спешно летят на юг.
потому что осень, потому что пора лететь,
потому что непробиваем зеркал монолит, и
от этого хочется взвыть мне бессвязной молитвой,
и от этого я застываю в густой немоте.
много после я буду сволочь, я буду мразь,
а пока огуречно-вечно хрустит нарезка,
водка жадно облизывает стакан
с рыбьим плеском,
с хищным блеском
бездны
голодных
глаз.
Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.
Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.
И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у царских врат,
Причастный тайнам, — плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
Август 1905
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
