в беспределах предельной неволи
не по-женски неделятся доли
III
Мает, ломает, пряжей по белому стелет, летит
Макошь сама и с пятницы в пятницу долго иттить,
стерво по нерву, некуда девице деться, когда
стерпит-не стерпит, в доме родительском вышла вода,
вышла и — взамуж, взяли-не взяли, жених у ворот —
телохозяин. Звонкая птаха — нахлебницы рот.
Змейные губы, коршуном глазу бросается бровь,
колтов скорлупы, блях ожерелье — сукровна свекровь.
Стерпится-слюби… цацкаться нечем, работа терпи,
горькие губы, долгие пятницы, жалит крапи…
валяны ноги, с хлева до печки, колодца — к станку,
шёлковый летник, полики-плечья да тёмен закут.
Плачь молодая,
плач над уделом тебе поделом,
месяц бодает
сумерек пятна на дне пожилом,
кони играют,
избы сгорают в народной канве…
А иногда отец мне говорил,
что видит про утиную охоту
сны с продолженьем: лодка и двустволка.
И озеро, где каждый островок
ему знаком. Он говорил: не видел
я озера такого наяву
прозрачного, какая там охота! —
представь себе... А впрочем, что ты знаешь
про наши про охотничьи дела!
Скучая, я вставал из-за стола
и шел читать какого-нибудь Кафку,
жалеть себя и сочинять стихи
под Бродского, о том, что человек,
конечно, одиночество в квадрате,
нет, в кубе. Или нехотя звонил
замужней дуре, любящей стихи
под Бродского, а заодно меня —
какой-то экзотической любовью.
Прощай, любовь! Прошло десятилетье.
Ты подурнела, я похорошел,
и снов моих ты больше не хозяйка.
Я за отца досматриваю сны:
прозрачным этим озером блуждаю
на лодочке дюралевой с двустволкой,
любовно огибаю камыши,
чучела расставляю, маскируюсь
и жду, и не промахиваюсь, точно
стреляю, что сомнительно для сна.
Что, повторюсь, сомнительно для сна,
но это только сон и не иначе,
я понимаю это до конца.
И всякий раз, не повстречав отца,
я просыпаюсь, оттого что плачу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
