Гений, прикованный к чиновничьему столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением при сидячей жизни и скромном поведении умирает от апоплексического удара
* * *
Беда со временем становится печалью,
Печалью долгой по разграбленной земле,
Где брошены дома, а за лесною далью
Нет никого в пустующем селе.
Без стёкол и без рам, как мёртвые глаза,
Глядят окон чернеющие дыры.
Из них на землю падает слеза
По тем, кто был, кто ныне не кумиры.
А выйдешь за деревню – красота:
Луга, леса – глаз оторвать не в силах.
Родные всё, российские места!
Кому же вы, родимые, постылы?
* * *
Нет алчности людской границ –
На всё готовы злата ради.
Готовы распластаться ниц
Под грудой непосильной клади.
Пускай надломится спина,
Пускай дрожат с натуги ноги –
В глазах восторга пелена,
Когда «бандит с большой дороги»
Несёт всё, что успел стяжать,
Нахапать в этой жизни подлой.
Откаты брать, да сладко жрать –
Предел мечтаний этой кодлы.
Но всё ж когда-нибудь конец
Придёт для этих чванных тварей.
Подлец и в золоте – подлец.
В лицо не превратиться харе.
* * *
Власть не от Бога, власть от чёрта –
Пошло так с баснословных лет.
Она кичлива и упёрта
И иногда вещает бред.
Власть портит всех, кого коснётся:
И старца, и совсем юнца.
И даже тех, кто к ней не рвётся,
Власть развращает до конца!
Отдать её невыносимо,
Делиться – разве с дураком.
Власть – это факел негасимый,
Стоящий вечно в горле ком.
Не выплюнешь и не проглотишь –
Такая у неё черта
Не вспоминать её бы к ночи,
А днём и вовсе … на черта.
* * *
Власть говорит: «Нужна стабильность!»
Она действительно нужна,
Нужна стабильность – не дебильность
Со сто второго этажа.
С которого не видно бедность,
Коррупцию и воровство,
Увековеченную вредность
Чиновников и кумовство.
Не разглядеть богатых чванство,
Заросших сорняком полей,
Привычного к народу хамства
Назначенных кормиться тлей.
Детей, живущих на вокзалах,
И полицейский произвол.
Пирующих в роскошных залах,
А рядом бедных скудный стол.
Стабильность нам нужна, конечно,
И путь в нее довольно прост,
Чтоб в нашей жизни быстротечной
Во всем устойчивый был рост:
В благополучии и вере -
В посулах власти без игры,
И должен быть народ уверен,
Что едем в гору – не с горы.
Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра.
Декабрь 1969
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
