Прилетаю последним рейсом.
Куру́моч хмур, в тумане, морочит.
И кажется, вот оно — счастье, вот она — вечная ночь, и
ветер, и травы, травы почти до плеча.
Пахну́ло горячим. Свеча. И ещё свеча.
И ещё. И ещё миллион свечей.
Миллион свечей идёт войной на миллион ночей.
Волга, долгая Волга в плавучих огнях.
Я не умею плавать, переведи меня.
А ты отвечаешь — вот же, смотри, у тебя под ногами сеть.
Наступаешь на узелок, на другой, ну чего ж тут уметь?
Узелок к узелку, выплетаешь из них слова
и подносишь к свету. Эх ты, глиняная голова!
Давай, не бойся, входи — река холодна,
река разденет тебя до костей, река голодна.
И станет река тобой, а ты — рекой.
Лежишь себе — длинный, как Волга, покойный такой.
Не мужчина, не женщина — только вдумайся! — просто река.
Просто сеть — ни рыбы, ни рыбака.
И бегут, и бегут, и бегут по воде узелки.
Узелки, узелки, узелки — с каждой новой строки.
И то тут, то там потухает и тонет свеча.
И то тут, то там потухает и тонет чат.
Электронные сети, силиконовая река.
Электронные души — в узелках, в узелках, в узелках.
Я набираю полную пригоршню узелков —
из самых любимых мною твоих стихов.
В левой руке — глиняная голова.
А внутри головы — слова, живые слова.
Я ступаю в воду — только не плыть, не плыть.
Только идти, осторожно идти — чтоб слова не размыть.
Я иду, я бросаю назад узелки,
я тяну за собою верёвку новой строки.
Чувствую я — тяжелее вдруг стала строка,
держит крепко верёвку твоя рука.
Ты идёшь за мной, за светом зелёных глаз —
это глиняная голова смотрит на нас.
Смотрит за нас — и ведёт нас вброд на берег другой.
Там темно, там поодаль лес, и берег пустой —
лишь ветер и травы, травы почти до плеча.
И земля, и рука в моей руке горяча.
И камни. И падает глиняная голова.
Разбивается. Катятся прочь слова —
будто яблоки. Я подбираю одно — протягиваю тебе.
Не медли — смотри, горизонт начинает белеть.
Я тяну тебя за руку в лес. Вот она — вечная ночь.
И трава принимает нас.
Курумоч, морочь.
Отцы пустынники и жены непорочны,
Чтоб сердцем возлетать во области заочны,
Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв.
Сложили множество божественных молитв;
Но ни одна из них меня не умиляет,
Как та, которую священник повторяет
Во дни печальные Великого поста;
Всех чаще мне она приходит на уста
И падшего крепит неведомою силой:
Владыко дней моих! Дух праздности унылой,
Любоначалия, змеи сокрытой сей,
И празднословия не дай душе моей.
Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,
Да брат мой от меня не примет осужденья,
И дух смирения, терпения, любви
И целомудрия мне в сердце оживи.
1836
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
