На главнуюОбратная связьКарта сайта
Сегодня
28 марта 2024 г.

Беда иной литературы заключатся в том, что мыслящие люди не пишут, а пишущие не мыслят

(Петр Вяземский)

Поэзия

Все произведения   Избранное - Серебро   Избранное - Золото

К списку произведений

СПАСЕНИЕ НА ВОДАХ

Случается так, что язык случившихся историй
утрачивается вместе с самими историями.
Но иногда замыкается круг —
так вулканическая порода, обкатанная морем,
опускается на дно,
цементируется давлением воды,
снова поднимается на поверхность
и снова обкатывается морем.

… Тебе было 34, мне — 18.
Мы обладали общей молодостью,
общим солнцем, общим морем —
и разными языками.
Но он был не нужен — общий язык слов,
ведь у нас был язык любви.

Ты преподавал древнегреческий —
мёртвый язык,
а я не читала «Илиаду» даже в переводе.

Ты смеялся надо мной:
— Юлья, —
о, это было сложно для тебя, выговорить моё имя! —
прочти-ка мне на своём варварском наречии
перечень кораблей! Да-да, вот отсюда —
«Мчися, обманчивый Сон, к кораблям быстроходным ахеян…»
(в университетской библиотеке ты нашёл для меня
томик Гомера в переводе Гнедича.)

— Антоний, —
катала я на языке тёплый камешек твоего имени, —
я прочту эту книгу целиком к Новому году,
а список кораблей выучу наизусть.

— Конечно, прочтёшь, конечно, выучишь, —
отвечал ты, —
о чём же ещё можно думать в новогоднюю ночь, как не о Гомере!
Ты ведь прилетишь? Скажи сейчас, ты прилетишь?..

Конечно же, я не прочла и не выучила.
Конечно же, я прилетела.
Новый год мы встретили в компании твоих коллег по университету,
а вечером 1 января вдвоём уехали на побережье.

2 января 1994 года запомнилось шквалистым ветром —
и, как потом рассказывали люди,
шестибалльным штормом.
Было холодно.
Я куталась в лефкарийскую шаль твоей бабушки —
твой подарок,
пила подогретое вино —
и наотрез отказалась от прогулки к морю.
— Юлья, но ты никогда не видела зимнего моря!
— Зато я вижу зимнего тебя,
иди, я подожду дома.

…Больше я никогда не приезжала к тебе зимой.
Только летом.

За 25 лет я спасла двух человек —
так мало, но всё же! —
русскую девушку,
у которой свело ноги судорогой в километре от берега,
и английскую старушку —
она упала на колени на линии прибоя,
в спину ей ударяли волны,
старая леди под собственным весом погружалась глубже в песок
и никак не могла подняться.

Зимнее море — смерть.
Летнее море — надежда на жизнь.
Я спасала их молча.
У спасения нет языка.
Спасению не нужен язык.

Трижды в день я выходила в море —
два километра от берега,
два километра к берегу.

Трижды в день я приходила к тебе —
но приходилось ждать.
К тебе шли и шли новоприбывшие туристы,
рассматривали твоё лицо,
шевелили губами,
пытаясь прочесть твоё имя —
и я не могла укрыть тебя от полуденного солнца,
впрочем, оно было для тебя привычным.
Но когда стояло ненастье
и брызги волн долетали до тебя,
я утирала ладонями эти слёзы моря с твоего лица.
Ночью же я просто сидела рядом
и говорила, говорила, говорила
на своём варварском наречии с тобой, Антоний,
смотрела в твои близорукие глаза,
аккуратно трогала кончиками пальцев шапку твоих кудрявых волос
на овальном портрете,
а в десяти шагах от твоей могилы
бормотало никогда не спящее море.

Я не могла заставить себя прочесть «Илиаду».
И только когда в моей жизни появился он —
поэт, выпускник литературного института
(а кто же ещё мог в ней появиться,
ведь я сама написала к тому времени две книги стихов —
и ни одного о тебе, Антоний,
ибо даже имени твоего я не могла доверить бумаге),
только тогда я взяла в руки новую,
специально купленную книгу Гомера
(ту, библиотечную,
я оставила на прикроватном столике в твоей квартире).

/ «Если бы десять имел языков я и десять гортаней,
Если б имел неслабеющий голос и медные перси…» /

Ни в десять языков, ни в десять гортаней —
я не смогла рассказать ему о тебе, Антоний.
Может быть, просто не успела,
как знать.

Я называла его Ромео —
созвучия влекли,
а книжные драмы представлялись такими безопасными!
Его девушка была моложе на 16 лет —
на те самые 16 лет, что я была младше тебя, Антоний! —
мы же с ним оказались ровесниками.
У нас не было ни моря, ни солнца,
но мы говорили на одном — электронном — языке,
помноженном на привычку рифмовать.

Ты не знаешь, Антоний, как всё изменилось за 25 лет!
Когда я пишу — «мы говорили на одном языке»,
это значит, что мы писали на одном языке.
Буквы складывались в слова,
слова в предложения,
предложения в текст —
текст написать жизнь написать текст —
и всё это на экране компьютера.
Сейчас они другие, компьютеры —
лёгкие, переносные.
Даже в телефонных аппаратах есть компьютеры,
а в них — интернет.
Написал письмо —
человек на другом конце света его тут же прочёл.
И ответил.
Или — не ответил.

Мы, Ромео и я,
успешно писали свою историю —
каждое моё утро начиналось с его приветствия,
каждый его день завершался моим пожеланием доброй ночи.
Моя вина, что я шагнула с экрана в реальный мир —
мир трёх городов,
мир ожидания коротких встреч между тремя городами.
Наша вина, что в этом реальном мире
мы не смогли говорить живыми словами,
мы умели слагать только электронные песни —
песни любви
и, как оказалось, не менее яростные песни войны.

/ «Подняли бой, и кругом зазвучали оружия ратных…» /

Но люди есть люди.
Даже подавляя в себе людей
и взращивая пишущие машины,
мы не смогли убить древние инстинкты,
в нас звучали отголоски древних языков,
в нас горели всполохи древних костров.

/ «Дай мне любви, Афродита, дай мне тех сладких желаний,
коими ты покоряешь сердца и бессмертных и смертных…» /

...Помнишь, Ромео, ту монетку с Ломоносовым,
которую тебе дали на сдачу в кофейне?
Ты подарил её мне перед своим творческим вечером,
но позабыл сказать,
что на вечер придёт и она, твоя юная подруга.
Как я бежала по холодным улицам твоего города,
размазывая по щекам то ли слёзы,
то ли тающий снег —
опять зима, опять зима!

/ «Скроем в сердца и заставим безмолвствовать горести наши…» /

Тогда ты вернул меня,
и мы — я и твоя ничего не подозревающая (?) подруга —
сидели уже в другой кофейне по разные стороны от тебя.
Я избегала твоего взгляда,
ты нервничал,
беспрестанно вертел в руках мой телефон
(полный нашими словами и фотографиями,
тобой и моей любовью к тебе).
— Мы поговорим с тобой позже, в наше время, да? —
Ромео никогда не называл меня по имени,
будто боялся его произнести.

С этим вообще были сложности – с «произнести».
У Ромео и его подруги — тоже.
— Я не знаю, как от неё теперь избавиться! —
кричал он мне в лицо спустя два месяца.
Я слушала и думала, что и я не знаю,
как избавиться от неё —
от двадцатипятилетней привычки спасать.
Да и как спасать — не знаю.
Я умела спасать тонущих,
но Ромео не заходил в воду —
он не любил — и боялся? — большой воды.
Он стоял передо мной посреди маленькой улочки
в чужом нам обоим городе на долгой реке,
и сердце моё сжималось от жалости и любви к нему.
Спасать его от неё?
Её от него?
Себя от них обоих?

… Я разделила с ним кров, стол и постель.
Те простые вещи,
которые я когда-то делила с тобой, Антоний.

Что было дальше?

/ «…тяжкая грусть поразила, грусть безотрадная…» /

Ромео решил расстаться со своей девушкой,
но сообщил мне —
глядя не в глаза, а в экран компьютера —
что у него трудный период
и строить новые отношения в реальном мире он всё же не готов.
Сухо, скупо,
будто выписал уведомление на канцелярском бланке —
уведомление из ведомства любви,
если такое существует.

Я не знаю, как рассказать тебе, Антоний, чтобы ты понял —
как два человека сломали любовь,
нажимая на клавиши компьютеров и телефонов.

/ «Нам обоим легко насказать оскорблений взаимных
столько, что тяжести их не подымет корабль стоскамейный,
гибок язык человека; речей для него изобильно
всяких; поле для слов и сюда и туда беспредельно…» /

Я не знаю, как рассказать тебе, чтобы ты понял,
ибо я сама не понимаю —
но Ромео в ответ на мою просьбу о помощи —
о спасении? —
перестал читать мои сообщения
(так сейчас называются письма, Антоний)
и замолчал сам,
а через несколько дней я увидела в интернете
фотографии его и его подруги на пикнике —
они улыбались, глядя в камеру.
Вместе.
Дождевые капли забрызгали экранчик моего телефона,
но эти слёзы я уже не утирала.
… Позвонить?
Что ты, Антоний, сегодня редко говорят по телефону,
тем более — что я могла сказать ещё сверх написанного?..

/ «…кто на душе сокрывает одно, говорит же другое…» /

Может, это и хорошо,
что люди расстаются вот так —
не видя слёз друг друга,
или не видя равнодушия на лице любимого человека.
Вроде как вообще не расстаются.
Вроде как их не было вообще — ни людей, ни любви.
Представляешь, Антоний, меня не было...
А могло ли быть иначе,
если и мы с тобой не расставались,
если и мы с тобой не прощались,
если и ты не видел слёз на лице моём?

/ «Плачем мёртвого ты не подымешь, но горе своё лишь умножишь…» /

… Монетку с Ломоносовым
(Ломоносов почти что Гомер моего варварского наречия —
«лотушание» сквозь времена)
я бросила в море за твоей, Антоний, спиной,
когда приехала к тебе за прощением — и спасением.
Примета такая —
бросить монетку, чтобы вернуться снова.

Я, конечно, вернусь —
я буду возвращаться год за годом,
сколько их мне отпущено —
здесь моё спасение,
здесь моё море,
здесь моя зима и моё лето,
здесь мой зиккурат.

Ты же никогда не вернёшься,
но никогда меня не покинешь
и никогда не солжёшь мне ни на одном языке мира,

Неофитос Антоний Пуллоу
погибший 2.01.1994 года
при спасении английского туриста во время шторма


Июнь, 2019 г.
Фамагуста, Кипр.


#переведименя


Автор:smaila
Опубликовано:27.06.2019 09:51
Просмотров:1172
Рейтинг:25     Посмотреть
Комментариев:0
Добавили в Избранное:0

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться

Тихо, тихо ползи,
Улитка, по склону Фудзи,
Вверх, до самых высот!
Кобаяси Исса
Поиск по сайту

Новая Хоккура

Произведение Осени 2019

Мастер Осени 2019

Камертон