Как желал – разжелал
Как хотел – расхотел
Кто бы спрашивать стал дурака
И по черному небу движения тел
Направляет стальная рука
И по белому свету ведет под уздцы
И подводит к воротам коня
И такие подковы ему кузнецы
Наковали – что мама моя
Раз ударит копытом – и нету ворот
Два ударит – и крышу снесло
Но пока из руки твоей сахар жует –
Это только ладонь обожгло
А когда уже песня легла на крыло
И река свое русло нашла
А как под ноги сбросила лошадь седло
И кентавром по углям пошла
Тут и паном пропал и без пана звездец
По нему тебя ветер несет
Это чертовой крови твоей наконец
Отворяется выход и вход
И неполным отравленным литрам пяти
Предстоит затопить города
Потому что не мир ты им будешь нести
Потому что Потоп не вода
Потому что Он снова нашел игрока
И поставил игрок на коня
Потому что держава Его широка
Он кремень
И желает огня
Θέμισ
Themis
О сердце, бурдюк переполненный кровью!
Что тикает бомба с ускоренным пульсом –
Взорвемся? Взорвемся. Не надо конвульсий.
Богиня пройдет по полям васильковым.
Поставьте стаканчик пустой к изголовью,
Я выплюну на ночь последнее слово
Со всей этой недо- и пере-любовью,
Индексом крови и группою риска.
Допишите крестиком, стенографистка.
Всегда интересней читать предисловье
И черные галочки в будущем ставить.
Их так, безголовых, легко обезглавить,
Поверив, что все раздается по силам,
За слабость всегда воздается по делу.
А галочка только была и слетела,
И птички, фотограф, для нас не хватило.
Пастораль
Раздувая пелерины,
Важно входит ерунда.
Подымает взор орлиный
И роняет на пол: «М-да…»
С онемительным почтеньем
К чистопёрости такой
Представляешь: день весенний,
Травка, козлик с бородой.
(Идиллической картины
Патетический пейзаж
Портит только никотином
Отрицательный типаж.
И, почти что извиняясь
За компанию свою,
Я тулюсь ромашкой с краю
И в кулечек дым ловлю.)
Как орлиной бородою
Поведет туда-сюда!
Дохнет в травке все живое.
Будьте проще, господа.
Луна
Что ж так воют со всей силы
На луну сторожевые?
Небо глазки закатило
Голубые-голубые,
И вперилось третье око.
Привидений набежало.
Разговариваешь с Богом,
Отвечает кто попало.
Веришь в черта. Богу веришь.
Одному ему сугубо.
Заговариваешь зубы
Полуночных суеверий.
И в компании приличной
С полной живности толпой,
Кто тут, братцы, спросишь, лишний –
И ответишь: «Сам такой».
Сон Сальвадора
Приходит сон. И снова Гулливер
Спелёнат паутиной лилипутов –
Не надо ни диктатора, ни Брута,
Средневековье Босховых химер
На карликах прокатится по миру.
Беззубо шамкает преклонная сатира,
Глубокая, как старческий маразм,
И гуманизм ломается на раз.
На «два» уже приходят командиры –
И, кто не с нами, снова против нас.
Язык еще болтает «Бог воздаст»,
А колокол перебивает лиры.
Спокойно все, в Багдаде тихий час.
Междометие
Никому ты не нужная часть,
Неслужебная пимпочка речи,
Из пролетных: «С приветом!», «До встречи!» –
Только птичкой по небу попасть.
Так на ветер кричат поезда –
Покричат и растают, как птицы.
Цаплей красною солнце садится.
Сойкой ясною всходит звезда.
Едут-едут твои поезда.
И куда же ты ехал, поэт?
Посвистел, наклубил с паровозик,
Отмотал ресторанный сюжет
И сошел на обыденной прозе.
Блестки
Всходит красный херувим,
Всходит Феликсом железным.
Ах, о чем мы говорим
На краю открытой бездны!
Как непрочна эта ткань,
Эти серпики и солнца,
Эти блестки, эта грань,
За которой небо рвется.
У «Валтасара»
Пустите погреться в кабак Валтасара,
«Уж персы подходят», дождемся их тут.
Что персы? – фигня, если входит Сансара,
Судьба, или как эту тетку зовут,
Под белую рюмочку, злую гитару.
И ч т о мы – трястись и встречать на ветру?
Я стенки и так разрисую задаром.
За вечер приятный потом и сотру.
Пирует седьмая по счету отчизна,
Но добрая классика держит сюжет –
И будет нам всем поминальная тризна,
На сколько нас всех уместится в бюджет.
Горящие струны – хорошее дело,
Горласт запевала, и песенник крут.
Мы входим с мороза, дрожа и несмело,
Мы слова не впишем. Но персы идут.
Росинант
Жарких песков золотые песчинки,
Все просыпает дырявое время.
Мы проиграли с тобой в поединке
Ветреной мельницы с теми и теми.
Брошены перья, мечи и перчатки,
Пусть подбирают идущие после.
Ты притворялся хорошей лошадкой,
Мой негеройский и преданный ослик.
Мельницы машут, считая победы,
И улетают к поре листопада.
Вот мы и вышли из наших тетрадок,
Шлем на резиночке тянется следом.
Упс
Цветут георгином пикейные лица,
Давлением крови из тела наружу,
Азартным огнем или пробой смириться,
Одно к одному – будем ждать сколько нужно,
Чтоб, значит, подымут и рассортируют,
Расчистят ковровую от посторонних, –
Которых (черт знает за что) и обронят, –
А в чистом и белом пойдешь аллилуей
По мягкому небу и пряничным звездам,
В ладони их сахарный свет собирая,
Куда бы? – придумают фишку для рая,
Всю вечность кругами бродить несерьезно,
И надо же что-нибудь доброе делать –
Бороться, искать и сдавать стеклотару,
Пусть даже нектары с амброзией даром,
Пусть вовсе никто вам и не намекает,
Душа-то взалкает – осталась живая,
Все та же она, прости господи, стерва,
С утра на иголках и вечно на нервах,
Когда отболит – запоет по-другому,
Развяжет тоску по проклятому дому,
И, хочешь не хочешь, а братья и сестры
Надумают мериться ангельским ростом,
Уж перья пощиплют, уж лики надраят,
Ну, сам понимаешь, как дело бывает,
Опять же, опять же, возможно, кто лишний –
В ряды затесался и срамное пишет,
А кто-то и вовсе по родственным связям,
При том без диплома по всем десяти
Столпам теоизма, еще раз прости,
Но в спешке и давке они и пролазят,
Тогда, стало быть, и пойдут отчисленья –
И снова творца недостойно творенье,
Вот свалится с неба и шею свернет,
Но в назидание всем оживет
И дальше как есть с наказанием этим
Порочить тебя поползет по планете,
Глядя' на закат и надеясь наружу,
Здесь не прижился и сверху не нужен.
А нет той наружи, закатом плюя –
Что бел, аки блед, одинаково жарок, –
Смотришь в свои миллионы помарок
И, пепел роняя, выводишь коня.
Ох и далеко же нас увозит тот коник...
Частенько чувствую себя пимпочкой)
лошадка с пимпочкой - это вам не что-нибудь там
это уже султан)
пастораль с упсой откликнулись на внутреннюю перекличку ерунды с ерундой)
все на месте?))
вот потому, Волч, нам всегда есть, о чем поговорить с хорошим человеком)
Похоже, что на месте. Вообще, периодиццки думаю, что каждый отдельный сапиенс - отдельная если не вселенная, то планета с природой, флорой-фауной, скелетами в шкафах и другими существами. Всю жизнь можно описывать)))
Был секрет – и нет секрета,
Ничего такого нет.
Населенная планета.
На Земле таких планет...
А у Господа у Бога
Этих «в дымке голубой»...
Хочешь ангела потрогать –
Белый-пухленький такой?
Вон он маленький у гроба
Водку пьет за упокой.
На плече сидел на правом
И остался без плеча.
Боже мой, какие главы
Ты напишешь сгоряча?
Вы такая глыбища, Наташа) Поэт!
спасибо) теперь страшно подходить к зеркалу!)
Ох, второй стих сильный! Зашкаливают эмоции! Образ классный:
О сердце, бурдюк переполненный кровью!
Что тикает бомба с ускоренным пульсом –
Взорвемся? Взорвемся. Не надо конвульсий.
определенно взорвемся, но можно пока поговорить)
спасибо, Луиза!
Лавина образов и мыслей.
спасибо! не уверена, что все удержала, но пока так
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Той ночью позвонили невпопад.
Я спал, как ствол, а сын, как малый веник,
И только сердце разом – на попа,
Как пред войной или утерей денег.
Мы с сыном живы, как на небесах.
Не знаем дней, не помним о часах,
Не водим баб, не осуждаем власти,
Беседуем неспешно, по мужски,
Включаем телевизор от тоски,
Гостей не ждем и уплетаем сласти.
Глухая ночь, невнятные дела.
Темно дышать, хоть лампочка цела,
Душа блажит, и томно ей, и тошно.
Смотрю в глазок, а там белым-бела
Стоит она, кого там нету точно,
Поскольку третий год, как умерла.
Глядит – не вижу. Говорит – а я
Оглох, не разбираю ничего –
Сам хоронил! Сам провожал до ямы!
Хотел и сам остаться в яме той,
Сам бросил горсть, сам укрывал плитой,
Сам резал вены, сам заштопал шрамы.
И вот она пришла к себе домой.
Ночь нежная, как сыр в слезах и дырах,
И знаю, что жена – в земле сырой,
А все-таки дивлюсь, как на подарок.
Припомнил все, что бабки говорят:
Мол, впустишь, – и с когтями налетят,
Перекрестись – рассыплется, как пудра.
Дрожу, как лес, шарахаюсь, как зверь,
Но – что ж теперь? – нашариваю дверь,
И открываю, и за дверью утро.
В чужой обувке, в мамином платке,
Чуть волосы длинней, чуть щеки впали,
Без зонтика, без сумки, налегке,
Да помнится, без них и отпевали.
И улыбается, как Божий день.
А руки-то замерзли, ну надень,
И куртку ей сую, какая ближе,
Наш сын бормочет, думая во сне,
А тут – она: то к двери, то к стене,
То вижу я ее, а то не вижу,
То вижу: вот. Тихонечко, как встарь,
Сидим на кухне, чайник выкипает,
А сердце озирается, как тварь,
Когда ее на рынке покупают.
Туда-сюда, на край и на краю,
Сперва "она", потом – "не узнаю",
Сперва "оно", потом – "сейчас завою".
Она-оно и впрямь, как не своя,
Попросишь: "ты?", – ответит глухо: "я",
И вновь сидит, как ватник с головою.
Я плед принес, я переставил стул.
(– Как там, темно? Тепло? Неволя? Воля?)
Я к сыну заглянул и подоткнул.
(– Спроси о нем, о мне, о тяжело ли?)
Она молчит, и волосы в пыли,
Как будто под землей на край земли
Все шла и шла, и вышла, где попало.
И сидя спит, дыша и не дыша.
И я при ней, реша и не реша,
Хочу ли я, чтобы она пропала.
И – не пропала, хоть перекрестил.
Слегка осела. Малость потемнела.
Чуть простонала от утраты сил.
А может, просто руку потянула.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где она за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Она ему намажет бутерброд.
И это – счастье, мы его и чаем.
А я ведь помню, как оно – оно,
Когда полгода, как похоронили,
И как себя положишь под окно
И там лежишь обмылком карамели.
Как учишься вставать топ-топ без тапок.
Как регулировать сердечный топот.
Как ставить суп. Как – видишь? – не курить.
Как замечать, что на рубашке пятна,
И обращать рыдания обратно,
К источнику, и воду перекрыть.
Как засыпать душой, как порошком,
Недавнее безоблачное фото, –
УмнУю куклу с розовым брюшком,
Улыбку без отчетливого фона,
Два глаза, уверяющие: "друг".
Смешное платье. Очертанья рук.
Грядущее – последнюю надежду,
Ту, будущую женщину, в раю
Ходящую, твою и не твою,
В посмертную одетую одежду.
– Как добиралась? Долго ли ждала?
Как дом нашла? Как вспоминала номер?
Замерзла? Где очнулась? Как дела?
(Весь свет включен, как будто кто-то помер.)
Поспи еще немного, полчаса.
Напра-нале шаги и голоса,
Соседи, как под радио, проснулись,
И странно мне – еще совсем темно,
Но чудно знать: как выглянешь в окно –
Весь двор в огнях, как будто в с е вернулись.
Все мамы-папы, жены-дочеря,
Пугая новым, радуя знакомым,
Воскресли и вернулись вечерять,
И засветло являются знакомым.
Из крематорской пыли номерной,
Со всех погостов памяти земной,
Из мглы пустынь, из сердцевины вьюги, –
Одолевают внешнюю тюрьму,
Переплывают внутреннюю тьму
И заново нуждаются друг в друге.
Еще немного, и проснется сын.
Захочет молока и колбасы,
Пройдет на кухню, где сидим за чаем.
Откроет дверь. Потом откроет рот.
Жена ему намажет бутерброд.
И это – счастье, а его и чаем.
– Бежала шла бежала впереди
Качнулся свет как лезвие в груди
Еще сильней бежала шла устала
Лежала на земле обратно шла
На нет сошла бы и совсем ушла
Да утро наступило и настало.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.