Уважаемые добрые самаритяне, зачем вы заводите детей? Лучше бы вы завели кошку, это не так катастрофично. Испытывали ли вы когда-нибудь боль? - О, конечно, мы профессионалы в этом, – ответит мне любой спрошенный, – и мы знаем, что это… больно.
О, кей, если это больно, то зачем вы с таким садистским упорством заводите детей и их мучаете? – Мы их любим! – Возмутятся добрые самаритяне. Да неужели? А тогда ответьте мне, зачем делаете вот это?!
…Отец строгий, но справедливый воспитатель (правда, в глубине души он ненавидит детей, да что уж мелочиться, он и людей-то не очень, но никому в этом не признаётся, особенно себе, иначе будешь плохо выглядеть перед людьми) исключительно в воспитательных целях заявляет ребёнку, который просто живёт и что-то делает: - Ты оступилась, совершила ошибку! Теперь я не могу тебе доверять. Теперь навсегда (о, какое чудесное слово!), НАВСЕГДА я буду подозревать, что ты врёшь. И что бы ты ни сделала, ты НИКОГДА (ещё одно чудесное словечко) теперь не сможешь вернуть моё доверие...
Всё, жизнь резко поворачивается к маленькому Богу своей страшной рожей. НАВСЕГДА! Добрые самаритяне, как вам такой садизм? Что вам сделал маленький ребёнок, который только начал жить? Он ведь безусловно любит тех, кто его родил, он им вверил свою жизнь – пока он растёт, он нуждается в опёке. И эти кормёжники вместо того, чтобы просто любить (единственное, что от них требуется, не так уж и много), решают за счёт беспомощного создания выместить свои обиды на весь мир. А что, он же ничего не сможет сделать, пока маленький! А когда вырастет, при правильном «воспитании», всегда будет послушно бежать на любой свист и вставать в стойку «чего изволите-с, папаша-мамаша-с?»
… И снова отец (добрый самаритянин, блюдущий своё лицо на людях). Он постоянно ожидает, что придёт Глобальный, Неотвратимый Песец (воспитали его так), и везде выискивает эти сигнальные колокольчики. Он постоянно напряжён, ждёт, мучается. Но катастрофа почему-то задерживается. И чтобы снизить уровень тревожности, он генерирует этого Песца, видит то, чего и нет на самом деле. Его сознание услужливо подсовывает успокоительное: - Да, пришёл он, пришёл, успокойся только, не нервничай так… Самаритянин счастлив и уничтожен одновременно, потому что Песец-то пришёл (жирный такой, отъевшийся), но это же страшно! Нужно срочно мобилизовывать все силы («Всё, что угодно, лишь бы не война!»), следить за детьми, чтобы они выжили в этой катастрофе, потому что дети – наше будущее (не обольщайся, самаритянин, ты просто тупо боишься, что никто тебе размоченную корку не поднесёт, когда зубы выпадут). И вот в ответ на какую-то невинную детскую шалость он заявляет: - Ах, вот ты какая?! Мне не нужна такая дочь, я тебя не люблю! Ты должна быть послушной, ты обязана заслужить (!) мою любовь, я тебя родил, я на тебя деньги и силы трачу (вообще-то дитё и не просило его рожать, и уж тем более не обязано служить, но кто его слушает?). Ты мне жизнью обязана! (вот это точно пи*дец, ибо если родитель отказывает ребёнку в любви, то жить становится невыносимо, нельзя)...
Итак, добрые самаритяне, ещё недостаточно фактов? Подытожим. Что мы имеем? Нелюбовь родителей, детский невроз, ожидание и генерирование глобальной катастрофы, страх двигаться и страх потерять то, что есть, пусть это изначально дерьмовое что-то, потерянность в жизни, запрет жить, боязнь сделать ошибку и как следствие страх действовать вообще, потому что любое действие приводит к ошибкам и кошмарам. О, Кинг отдыхает!
Маленький ребёнок сидит в запертой комнатушке, в которой нет ничего (даже окон), кроме потерянности, страхов, непонятной ненависти к нему, требований заслуживать любовь родителей ежеминутным отречением от себя. Плюс запрет жить, плюс ожидание неотвратимости катастрофы, плюс клаустрофобия, плюс мазохизм. Дитя страстно желает выйти из этой комнатушки, но оно жутко боится тех ужасов, которые ждут его за стенами этой тюрьмы, пусть вонючей и тесной, но почти безопасной (да ну?), а там, за ней – неизвестность и кошмары!
Ребёнок вырастает, но в душе он всё также сидит в запертой клетушке…
Зачем вам дети? Заведите лучше кошку. Она, по крайней мере, царапается и не даст себя воспитывать. Ну, и вам какое-никакое садистское развлечение…
За Москва-рекой в полуподвале
Жил высокого роста блондин.
Мы б его помянули едва ли,
Кабы только не случай один.
Он вставал удивительно поздно.
Кое-как расставался со сном.
Батарея хрипела гриппозно.
Белый день грохотал за окном.
Выпив чашку холодного чаю,
Съев арахиса полную горсть,
Он повязывал шарф, напевая,
Брал с крюка стариковскую трость.
Был он молод. С лохматой собакой
Выходил в переулки Москвы.
Каждый вправе героя гулякой
Окрестить. Так и было, увы.
Раз, когда он осеннею ночью
Интересную книгу читал,
Некто белый, незримый воочью,
Знак смятенья над ним начертал.
С той поры временами гуляка
Различал под бесплотным перстом
По веленью незримого знака
Два-три звука в порядке простом.
Две-три ноты, но сколько свободы!
Как кружилась его голова!
А погода сменяла погоду,
Снег ложился, вставала трава.
Белый день грохотал неустанно,
Заставая его в неглиже.
Наш герой различал фортепьяно
На высоком одном этаже.
И бедняга в догадках терялся:
Кто проклятье его разгадал?
А мотив между тем повторялся,
Кто-то сверху ночами играл.
Он дознался. Под кровлей покатой
Жили врозь от людей вдалеке
Злой старик с шевелюрой косматой,
Рядом - девушка в сером платке.
Он внушил себе (разве представишь?
И откуда надежды взялись?),
Что напевы медлительных клавиш
Под руками ее родились.
В день веселой женитьбы героя
От души веселился народ.
Ели первое, ели второе,
А на третье сварили компот.
Славный праздник слегка омрачался,
Хотя "Горько" летело окрест, -
Злой старик в одночасье скончался,
И гудел похоронный оркестр.
Геликоны, литавры, тромбоны.
Спал герой, захмелев за столом.
Вновь литавры, опять геликоны -
Две-три ноты в порядке простом.
Вот он спит. По январскому полю
На громадном летит скакуне.
Видит маленький город, дотоле
Он такого не видел во сне.
Видит ратушу, круг циферблата,
Трех овчарок в глубоком снегу.
И к нему подбегают ребята
Взапуски, хохоча на бегу.
Сзади псы, утопая в кюветах,
Притащили дары для него:
Три письма в разноцветных конвертах -
Вот вам слезы с лица моего!
А под небом заснеженных кровель,
Привнося глубину в эту высь,
С циферблатом на ратуше вровень
Две-три птицы цепочкой.
Проснись!
Он проснулся. Открытая книга.
Ночь осенняя. Сырость с небес.
В полутемной каморке - ни сдвига.
Слышно только от мига до мига:
Ре-ре-соль-ре-соль-ре-до-диез.
1977
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
