Вчера прощалась с Летним садом. Надеюсь, не навсегда, на три года - срок, через который обещано закончить реконструкцию, Или реставрацию, не знаю, что правильнее.
Вот уже больше недели стоит роскошная погода, настоящее "бабье лето". Уже много золота в кронах деревьев, но листья падают ещё не активно, и нет жёлтого шуршащего ковра под ногами.
Летний сад. Многое с ним связано в моей жизни. Вот я совсем маленькой девочкой гуляю с Няней на площадке, где стоит, а вернее сидит "дедушка Крылов". Тогда рядом с памятником была детская песочница, я вожусь в ней с формочками для куличиков. Няня подзывает меня, просит: "Подойди вон к тому дяде на скамеечке, узнай у него время." Я с готовностью подбегаю к человеку, читающему газету, спрашиваю:"Дядя, сколько у вас часов?" -
"Часы у меня одни" - отвечает мужчина и показывает свои наручные часы. Я теряюсь, но он продолжает:"Тебя интересует, который час? Три часа". С тех пор я знаю, как надо справляться о времени. Радуюсь, что ещё рано возвращаться домой, иду к памятнику в который раз любоваться персонажами басен Ивана Андреевича. Тут и лиса облизывается на виноград, и смешной квартет, и мартышка, не знающая, что делать с очками, и ворона с куском сыра в клюве, и петух, и даже слон и Моська. Все эти басни я уже знала, их читал мне папа, и с ним вместе мы не раз рассматривали этот занимательный памятник. Мы жили совсем рядом, на улице Чайковского.
А вот Лебяжья канавка. Мы возле её зелёного склона с Аликом. Это самый первый в моей жизни товарищ и сосед по коммунальной квартире. Моя Няня и бабушка Алика Нафиса (она татарка) сидят на скамейке неподалёку. Алик старше меня почти
на три года, он непоседлив и непослушен. На сей раз придумал игру - съезжать на попе по зелёному, поросшему травой склону Лебяжьей канавки. Конечно, это закончилось тем, что он съехал в воду. Бедная бабушка Нафиса, маленькая и худенькая, ругаясь по-татарски, вытащила его и мокрого повела домой.
Я любила, когда в саду на деревянной эстраде играл военный духовой оркестр. Теперь уже и эстрады нет.
Студенческие годы. Мы с однокурсником зимним вечером перелезаем в закрытый Летний сад через парапет со стороны Невы, там, где заканчивается решётка у Лебяжьей канавки. Зачем мы это делаем, не знаю, наверное, просто из озорства. С этим приятелем легко попасть в какую-нибудь историю, товарищ, мягко говоря, неординарный. Вот мы уже в саду. Темно и тихо, освещения никакого, свет фонарей далеко и сюда не проникает. Мне хочется, чтобы в этой темноте белели силуэты статуй, но они упрятаны в дощатые домики на манер будок, в которых хранятся инструменты дворников; скульптуры укрыты от разрушительного действия мороза. На скамейках лежит снег, мы расчищаем одну из них и садимся. В саду таинственно и грустно. Вдруг залаяла собака, вслед за этим раздался свисток сторожа; мы бегом бросились к ограде, на этот раз в сторону Михайловского замка. Она невысокая, и мы легко перелезаем на улицу. Приключение окончилось. Была ли у нас любовь? Не знаю. Нет, наверное, хотя он до сих пор считает, что была и что я её предала. Для меня всё выглядит совсем иначе.
Вхожу в сад со стороны Михайловского замка. Вместо привычной вазы меня встречает клетка из густой зелёной сетки, какими теперь закрывают строительные леса. Ваза реставрируется. Вспоминаю, что недавно какие-то хулиганы разбили её. Это далеко не первый случай вандализма в Летнем саду. Правда, позже сообщили, что трещина появилась от перепадов температуры, а не по чьей-то злой воле.
Пруд, как всегда, красив. Ветра нет, и гладь воды нарушается только плавающими утками. Где же лебеди? Прежде они всегда украшали пруд. Может быть, их уже на зиму спрятали7 Решила пойти по аллее, что над Лебяжьей канавкой, повернула налево. Навстречу идёт пара - мужчина и женщина. Ничем особенным не привлекают внимания, и только поравнявшись с ними, я поняла, что это артисты одного из театров Петербурга. Обоих я видела на сцене. Мне захотелось сфотографировать их,но я вовремя спохватилась, что это неприлично делать без их разрешения. Народу рядом не было, и я направилась прямо к ним. Женщина повернула ко мне лицо с улыбкой. У неё вообще лицо улыбчивое и очень приветливое. Это, наверное, и придало мне смелости, которой обычно недостаёт. Я поздоровалась, извинилась и попросила разрешения сфотографировать их, заверив, что это только для себя. Она согласилась сразу. Он был явно недоволен, если не раздражён такой просьбой, но она развернулась ко мне, не убирая руки с его локтя, и он нехотя повернулся, но выражение его лица не изменилось. Я сфотографировала их, быстро пролепетала какие-то слова благодарности, и мы разошлись, не привлекая, к счастью, ничьего внимания. Я снова обернулась, немного постояла, глядя им вслед. Она - маленькая и изящная, в чёрной накидке и чёрных узких брюках. Волосы собраны в "хвост" на затылке. Очень скромная и трогательная фигурка. Он - может быть, чуть выше среднего роста, в джинсовом костюме, с чёрной вязаной шапочкой на голове. Мне была приятна эта встреча. Даже если я и вызвала раздражение, оно, уверена, быстро забудется, я не самый сильный раздражитель в их жизни.
Иду дальше вдоль Лебяжьей канавки. Впереди площадка с чашами, в которых цветут петуньи. Напротив этой площадки самая моя любимая в саду скульптура - "Амур и Психея". Предвкушаю радость встречи с ней. На аллее, ярко освещённой солнцем, пара молодых людей. Целуются, никого не замечая вокруг. У них-то можно не просить разрешения. Пока готовлю фотоаппарат, они уже разомкнули объятие. Успеваю щёлкнуть их в спину. Зато уж ни Амур, ни Психея от меня не убегут!
Вот и то самое место, где мы когда-то перелезали через парапет. Смотрю - ещё одна пара преодолевает эту преграду, только они из сада перелезают на набережную. Не юные, что-нибудь от тридцати пяти до сорока. И опять я запаздываю с фотоаппаратом! Женщина уже по ту сторону решётки. Недоумеваю, их-то что заставило пользоваться этим неординарным путём? Белый день, и Летний сад открыт, всего-то несколько десятков метров до входа. Бывает!
Ко мне подходит очень милая девушка. "Хотите, я покажу вам место, с которого вы получите замечательный кадр? Вот такой". Она показывает мне дисплей своего аппарата. Кадр и впрямь удачный, и я с благодарностью повторяю его.
По центральной аллее возвращаюсь назад. Конечно, не забыла завернуть к Крылову, посидела немножко на скамейке. Обошла ещё некоторые свои любимые статуи, среди них времена суток: Утро, Полдень, Вечер, Ночь. Вспомнила Ахматову:
Ноченька, в звёздном покрывале,
В траурных маках, с бессонной совой.
Доченька! Как мы тебя укрывали
Свежей садовой землёй!
Пусты теперь дионисовы чаши,
Заплаканы очи любви -
Это проходят над городом нашим
Страшные сёстры твои.
Страшные блокадные ночи. Но сейчас не об этом. До свидания, Летний сад. Не хочу говорить "прощай". До свидания!
Альберт Фролов, любитель тишины.
Мать штемпелем стучала по конвертам
на почте. Что касается отца,
он пал за независимость чухны,
успев продлить фамилию Альбертом,
но не видав Альбертова лица.
Сын гений свой воспитывал в тиши.
Я помню эту шишку на макушке:
он сполз на зоологии под стол,
не выяснив отсутствия души
в совместно распатроненной лягушке.
Что позже обеспечило простор
полету его мыслей, каковым
он предавался вплоть до института,
где он вступил с архангелом в борьбу.
И вот, как согрешивший херувим,
он пал на землю с облака. И тут-то
он обнаружил под рукой трубу.
Звук – форма продолженья тишины,
подобье развивающейся ленты.
Солируя, он скашивал зрачки
на раструб, где мерцали, зажжены
софитами, – пока аплодисменты
их там не задували – светлячки.
Но то бывало вечером, а днем -
днем звезд не видно. Даже из колодца.
Жена ушла, не выстирав носки.
Старуха-мать заботилась о нем.
Он начал пить, впоследствии – колоться
черт знает чем. Наверное, с тоски,
с отчаянья – но дьявол разберет.
Я в этом, к сожалению, не сведущ.
Есть и другая, кажется, шкала:
когда играешь, видишь наперед
на восемь тактов – ампулы ж, как светочь
шестнадцать озаряли... Зеркала
дворцов культуры, где его состав
играл, вбирали хмуро и учтиво
черты, экземой траченые. Но
потом, перевоспитывать устав
его за разложенье колектива,
уволили. И, выдавив: «говно!»
он, словно затухающее «ля»,
не сделав из дальнейшего маршрута
досужих достояния очес,
как строчка, что влезает на поля,
вернее – доводя до абсолюта
идею увольнения, исчез.
___
Второго января, в глухую ночь,
мой теплоход отшвартовался в Сочи.
Хотелось пить. Я двинул наугад
по переулкам, уходившим прочь
от порта к центру, и в разгаре ночи
набрел на ресторацию «Каскад».
Шел Новый Год. Поддельная хвоя
свисала с пальм. Вдоль столиков кружился
грузинский сброд, поющий «Тбилисо».
Везде есть жизнь, и тут была своя.
Услышав соло, я насторожился
и поднял над бутылками лицо.
«Каскад» был полон. Чудом отыскав
проход к эстраде, в хаосе из лязга
и запахов я сгорбленной спине
сказал: «Альберт» и тронул за рукав;
и страшная, чудовищная маска
оборотилась медленно ко мне.
Сплошные струпья. Высохшие и
набрякшие. Лишь слипшиеся пряди,
нетронутые струпьями, и взгляд
принадлежали школьнику, в мои,
как я в его, косившему тетради
уже двенадцать лет тому назад.
«Как ты здесь оказался в несезон?»
Сухая кожа, сморщенная в виде
коры. Зрачки – как белки из дупла.
«А сам ты как?» "Я, видишь ли, Язон.
Язон, застярвший на зиму в Колхиде.
Моя экзема требует тепла..."
Потом мы вышли. Редкие огни,
небес предотвращавшие с бульваром
слияние. Квартальный – осетин.
И даже здесь держащийся в тени
мой провожатый, человек с футляром.
«Ты здесь один?» «Да, думаю, один».
Язон? Навряд ли. Иов, небеса
ни в чем не упрекающий, а просто
сливающийся с ночью на живот
и смерть... Береговая полоса,
и острый запах водорослей с Оста,
незримой пальмы шорохи – и вот
все вдруг качнулось. И тогда во тьме
на миг блеснуло что-то на причале.
И звук поплыл, вплетаясь в тишину,
вдогонку удалявшейся корме.
И я услышал, полную печали,
«Высокую-высокую луну».
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
