Дедушка никогда не звал Альбину полным именем. Каждый раз у него находилось что-то милое для любимой внучки- *Алюшка*,*Алюська*,*Алечка*.
И Алечка была под стать всем этим теплым словечкам – круглая, светлая, задорная, улыбчивая, с пухлыми ручечками, с толстенькими ножками, не шла, а катилась колобком – загляденье просто.
Докатилась до медучилища, до брака, до сына, а потом уже вкатилась в Израиль.
В Израиле света в Альке поубавилось, смешливости поуменьшилось, добавилось хлопот и стойкости.
Муж не выдержал реалий новой жизни, когда всё сначала и всё по-другому, впал в депрессию, Алька его тянула-тянула, дотянула до психиатра, сейчас он вроде подоклемался, но Алька нет-нет, да и бросит на него тревожный взгляд – как оно?
Бурные их страсти-мордасти поулеглись, когда-то воевали, мирились, почти до драки доходило, успокаивались, бурлили, теперь уже остепенились. Муж стал тяжелее, дороднее, носит 52 размер одежды, нелегко вытащить его из дома. Живут, как старосельские помещики – работа – дом, а дома ужин, сладенькое к чаю, и, наконец, любимый Алькой момент – запрыгнуть под одеяло, и спать, спать, спать.
В юности этого не надо было, хватало двух часов перекемарить, и вновь катиться в добрый и светлый день.
Алька и сейчас целиком не растеряла этого радостно-удивленного взгляда на жизнь, но, что там говорить, всего поменьше – а, главное, сил.
Пошла она работать в Дом престарелых. Смены тяжелые, на ногах, с древними глубоко больными пациентами, с их семьями – тоскующими, обидчивыми, претенциозными, тоже немолодыми.
На Альке самой сын-подросток, родители, попеременно хворающие, да и Стёпа – муж со своим сложносочиненным взглядом на жизнь.
Алька крутится – заработать, дом, хозяйство, родители, сынуля.
И каждый день всё по-новой.
В Доме престарелых порядок четкий – Алька отрабатывает ночь, потом полдня на отсып, который вечно растрачивается на что-то необходимое, и – изволь, голубушка, на вечернюю смену – с трех до одиннадцати, а потом к шести утра – снова на работу.
Всё бы ничего, но – как на грех - в этот день в два часа лекция. Значит, Але надо выходить из дома на час раньше. Машину водить так и не научилась, ехать до работы на двух автобусах. Аля не выспалась, после ночной смены прилечь не удалось, таскала ноющего Сережку к зубному, варила обед, заскочила в магазин, и уже в 12.45 пришлось выноситься из дома.
Попробуй опоздать или не прийти на лекцию, потом замучают объяснительными – отчего не пришла, вам этот час оплачивается, почему опоздала. Старшая сестра носит на лице выражение универсальной скорби и желание немедленно улучшить мир лекциями и стопроцентной явкой.
Да, и тема сегодняшнего дня – этика в работе младшего медицинского персонала – с отчетом и объяснениями, что медсестры должны, должны, должны, и не дай Бог переступить черту в отношениях с пациентами – задеть их национальное, религиозное, человеческое.
Аля засыпает. Впереди сидит дородная Анжела – медсестра с их этажа, приводит примеры, Анжела всегда старается быть на хорошем счету – выступать, поддакивать, идти в ногу. Девчонки шепчутся, что она способна и наушничать – бегает к старшей несколько раз в неделю, шушукается с ней. А кто-то случайно услышал, как она доложила куда надо о проступке Рины – медсестры с другого этажа. Анжела вездесуща, сидит вроде с невинным видом на перерыве, трескает свой бутерброд, а лицо напряжено, уши шевелятся, ловят крамолу в речах, поступках, намерениях, чтобы потом опрометью к начальству и карать виновных.
Алька иногда думает, что Анжеле не мешало бы выдать какую-нибудь небольшую исправительную колонию, чтобы она там руководила и реализовала бы себя.
Лекция продолжается, сквозь сон Алька ловит обрывки фраз - *ни под каким предлогом, интимные отношения с пациентом, запрешено*.
Альке смешно – все пациенты – колясочники, какие отношения, какой интим. Весь интим в отделении колясочников – помочь нянечкам поменять памперсы и обмыть.
Лекция заканчивается пламенным призывом из разряда, мол, ребята, давайте жить дружно.
Алька несется на этаж. Начинается настоящая смена настоящего дня настоящей жизни – раздать таблетки, дать чай, проверить пролежни. И так до 23 часов, чтобы потом бежать, задыхаясь, на последний автобус, влететь без четверти двенадцать домой, сунуть в рот кусок колбасы, душ, рухнуть в кровать, забыться и снова подъем в пол-пятого утра, чтобы в 6 быть на работе – купание пациентов, давление, сахара, памперсы, завтрак.
Ужасно холодно на улице. Декабрь. Алька подхварывает, субфебрильная температура, на больничный с такой не пойдешь.
Вызывают к руководству. Доводят до Алиного сведения, что сегодня в отделение заходит новый пациент – зовут Рудольф. Фамилия – Райский. 78 лет. Бывший врач – терапевт. 2 дочери за границей – одна в Москве, другая – в Германии. Поступает с высоким давлением, диабетом, проблемой с ногами.
Аля читает анамнез. Спрашивает по форме – вменяем?
Получает ответ, что абсолютно.
Начинаются привычные хлопоты по оформлению – в какую палату, с кем за стол, список лекарств, которые принимал дома.
Рудольфа сопровождает внук. Красивый, спортивный парень лет 30. Говорит Але, что живет он в Хайфе, а дедушка попал в Дом престарелых здесь, в Ашдоде, потому что прожили они с бабушкой более 50 лет, но бабушка ушла два года назад, и так получилось, что жить дед теперь будет тут.
Во время беседы Рудольф молчит.
Алька определяет про себя, что наверняка мрачен, депрессивен, будет устраивать им сцены из-за лечения, ухода, питания.
Но, когда внук заканчивает говорить, неожиданно для Альки Рудольф улыбается – мадам подумает, что я нем. Ты позволишь продолжить вместо тебя?
Очень толково и быстро Рудольф описывает свое состояние.
Алька говорит, что ему придется отдать ее зарплату и шутит, что, может, он сам себе и назначения сделает.
Рудольф соглашается на назначения, на далекую, но отдельную палату, и улыбается, услышав, что на полдник дают печенье и компот.
Алька потом ругает себя, что, описывая порядок Дома престарелых, вылезла с этим дурацким компотом и с дурацким печеньем, но Рудольф неожиданно производит на нее приятное впечатление и Алька забывает о компоте.
Следующие 2 дня у Альки нерабочие.
Когда она возращается в отделение в пятницу на ночь, ей говорят, что новенький Рудольф хворает, температурит, и ей надо заходить к нему почаще.
Так Алька и поступает.
Рудольф влажный, горячий, Алька всё время с ним, но всё равно он улыбается каждый раз, когда она заходит, и каждый раз говорит ей, что готов получить от нее новое назначение.
Старшая на следующий день хвалит Альку, что она справилась с тяжелым состоянием больного, и Альке приятно, и потому, что справилась, и потому, что от старшей доброго слова не дождешься, и потому что это Рудольф.
В новогодние ночи дежурят по очереди, и эта ночь выпадает Альке. Она идет на работу неожиданно нерасстроенная тем, что на праздник оставит семью. Алька будет разговаривать с Рудольфом о балетах Эйфмана, о любимом Булгакове, об оперной музыке – так они обычно беседуют последний месяц, и эта праздничная ночь не будет исключением. Так и происходит – и Эйфман, и Моцарт, и Маргарита – как много надо рассказать Рудольфу, и как же хочется слышать его и слушать то, что он рассказывает, немного старомодно называя Альку *мадам* и светло улыбаясь в ответ на Алькин звонкий смех.
Высокий седой благородный Рудольф не выглядит смешным в инвалидной коляске, его не уродует пижама, и все отделение – кажется Альке – украшает добрая и легкая его улыбка.
Алька давно уже не следит за собой – то нет денег, то нет времени, то нет сил. Да и в Израиле никто особо не смотрит, как ты и в чем ты. На дом приходит парикмахер, за копейки всех стрижет, Алька не красит волосы, неохота. Полные ручки-ножки запихивает в безразмерные майки и брюки. Здесь этого навалом.
Но не сейчас.
Альке почему-то стало важно то, как она выглядит, именно с появлением Рудольфа.
Важно, какая прическа, суперважно – сделать хороший маникюр. Алька носится по городу, выискивает модную одежду для тех, кто носит большие размеры.
Цветет Алька – зимой, в январе месяце, среди промозглых крупных холодных дождей, среди нервного злого ветра, среди серых неуютных дней – среди всего этого Алька хорошеет, искрится. Ждет ее каждый рабочий день теплая улыбка, светлое лицо, ставшее родным, мягкий голос, интеллигентная речь и доброе внимание.
Рудольфу ничего не надо говорить, он всё понимает – по взгляду, по голосу, что Алька устала, что наорала старшая, что нелегко и муторно.
Алька разрешает себе однажды даже расплакаться в присутствии Рудольфа – устала, тяжело с Сережкой – шляется по ночам, дерзит, Степан самоустранился, мол, перебесится и не надо цацкаться с пацаном, родители пилят – не так воспитываешь, не тому учишь.
Рудольф не успокаивает, не говорит банальностей, что, мол, перебесится и пройдет, молча слушает, а потом неожиданно для Альки начинает гладить ее по голове, Алька мокрым носом тычется в ладонь Рудольфа, всхлипывая тише.
Все их разговоры идут по ночам, когда отделение затихает. Алька не может себе позволить выделять Рудольфа в другое время. Она должна ровно и доброжелательно относиться ко всем пациентам. Но в ее сердце теперь есть только один человек, с которым легко, с которым светло и с которым празднично даже, когда для праздника нет ни малейшего повода.
Внук приезжает к Рудольфу раз в месяц. Он учится, подрабатывает. Алька даже ревнует, когда видит, как тепло смотрит дедушка на внука. Алька хочет быть для Рудольфа единственным источником радости, ругает себя за это, что дожила до 43 лет, а осталась глупой ревнивой девчонкой.
Ночь у Альки в этот раз выпадает только в пятницу, в конце недели, а на прошлой неделе ночей не было вовсе.
Алька не была сутки на работе, бежит на ночную смену , как же она скучает по Рудольфу, по их счастливым разговорам без свидетелей, без суетливого хлопотанья в отделении, без шума и гама реальной жизни.
Сейчас для Альки реальность одна – умный тактичный диалог и понимание.
Камиль, работавший вечером, сдает смену , передавая скороговоркой данные – у того температура, у этой нашли пролежни, Рудольфа отправили в больницу.
Аля внутри себя натыкается на препятствие, как бегун на соревновании.
Пытаясь казаться спокойной, спрашивает, в чем причина ухудшения состояния Рудольфа.
Камиль отвечает, что целые сутки у Рудольфа было высокое давление, сбить не получилось, пришлось вызвать *Скорую* и отправить.
Алька сосредоточенно спрашивает, звонили ли в приемный покой, чтобы узнать состояние пациента, узнает, что – да, звонили, пациент госпитализирован, несколько дней пробудет под наблюдением.
На деревянных ногах Алька отрабатывает смену. Всё делает механически. Проходя мимо комнаты Рудольфа, каждый раз останавливает себя, чтобы не зайти, вспоминая, что он не там.
Утром Алька в больнице. Рудольф осунулся, в больничной пижаме выглядит неожиданно старым, похудевшим. Только глаза те же, теплые, ласковые.
Алька хлопочет, бегает к медсестре больницы, проверяет капельницы, сердится, что больному уделяют мало внимания.
Уходя, говорит Рудольфу, что все отделение ждет его возвращения.
Рудольф, помолчав, спрашивает, ждет ли его Алька. И Алька спокойно отвечает ему искренне, так, как она говорит с ним всегда, что ждет так, как давно никого не ждала.
На следующий день у Альки вечер. В 17 часов привозят Рудольфа.
Алька спешит в комнату всё приготовить к приёму. Почему-то выскакивает сердце и трясутся руки. Рудольфа перекладывают с носилок на кровать. Санитар уходит. Алька поправляет подушку, обнимая Рудольфа за шею, а, когда наклоняется к нему ближе, поцелуй происходит сам по себе.
Единственное, что Алька успела осознать, - правильность того, что между ними происходит.
В коридоре слышится крик Анжелы, которой нужны шприцы. В полуобморочном состоянии Алька выскакивает из комнаты Рудольфа.
Анжела смотрит на Альку подозрительно, изводит вопросами, что с ней. Алька шепчет, что страшно болит голова. Анжела верит и не верит.
Вечер суматошен более обычного. Когда Аля забегает к Рудольфу, он дремлет. Она осторожно проверяет температуру, пульс, давление – всё в порядке. Не открывая глаз, Рудольф гладит Альку по щеке.
Алька в смятении сдает в 23 часа смену Камилю, путаясь в словах, рассказывает о вечере в отделении.
Камиль спрашивает, как Рудольф. Алька, покрываясь краской, рассказывает о давлении и пульсе. Сейчас впору мерять давление ей и можно будет с успехом ее госпитализировать.
В ушах Альки звучат слова лекции о недопустимости отношений между больными и персоналом.
Если бы их увидела Анжела, то меньшее, что ожидало бы Альку, - немедленное увольнение с работы.
Алька не помнит, как добирается домой, ничего не видя и не слыша. Утром она не может встать на работу. Температура – 38.7. У Альки грипп и больничный на неделю.
На работу она возвращается вечером 1 февраля, проиграв в голове сто разных вариантов, – перевестись на другой этаж, уволиться из Дома престарелых, не брать ночи.
Нет Альке покоя.Какое же трудное получилось у них счастье, какое запретное.
Смену сдает Анжела. Сахара, пролежни, госпитализации.
Вспоминает в конце отчета – да, этот новенький, что был у нас 4 месяца, Рудольф, выписался.
У Альки престает биться сердце.
Анжела продолжает, что приезжал внук, сказал, что ему тяжело добираться до Ашдода, и он добился разрешения перевести деда в Хайфу. Анжела добавляет, что ей жаль, что от нас ушел такой ителлигентный и невредный пациент.
Алька механически соглашается, что ей тоже очень жаль, но надо идти раздавать проклятый компот с кошмарными печеньями.
Из Альки уходят жизнь, радость, свет и тепло.
Февраль мерзнет, дуется, воет. Альке не плачется и не грустится. Ей никак. Никак встаёт, никак работает, никак живет.
Родители, сын, муж отходят от ее души.
Аля мерзнет в нескольких свитерах, мерзнет под двумя одеялами.
5 февраля Аля выползает в ночную смену, холодная Аля выходит в холодную ночь.
Температуры, пролежни, памперсы. Обход закончен. Аля пытается сосредоточиться на *Саге о Форсайтах*. Телефонный звонок в отделении раздражает Алю безумно. Есть такие родственники, которые норовят по ночам заботиться о своих близких.
Ася резка и категорична. – Отделение слушает. Медсестра Альбина.
Голос Рудольфа, как обычно, ласков и мил.
- Девочка моя, наконец-то, Вы. Каждую ночь я звоню в Ашдод и вынужден класть трубку, не слыша Вас.
Медсестра Альбина не хочет говорить с Рудольфом. Уехав, он предал её, а, не сообщив об отъезде, предал дважды.
Рудольф торопится, объясняет Альке, что внук Костя давно хотел перевезти деда в Хайфу, подавал просьбы в Министерство здравохранения, но неизменно получал ответ, что мест нет, и не предвидится в ближайшее время, а потом Рудольф и забыл о намерениях внука, а тот приехал радостный и гордый, что после стольких мытарств достиг желаемого и теперь будет ходить к деду несколько раз в неделю.
Рудольф не мог отказать внуку, но надежда его – видеть Альку – жива.
- Алечка, солнышко мое, но Вы приедете ко мне? Это не так обременительно будет для Вас, я оплачу дорогу.
Алька молчит и сердится, радуется и сердится, счастлива и сердится.
Сердито говорит Рудольфу, чтобы диктовал адрес.
Альке нельзя в Хайфу, она уже переступила границу, она совершила запретный акт . Отношения с Рудольфом переходят грань профессиональных.
Руки сами записывают адрес. Алька подсчитывает, когда она не работает вечер после ночи, чтобы ехать, ехать, ехать...
Вечерняя станция.
желтая заря...
По перрону мокрому
я ходила зря.
Никого не встречу я,
никого, никого.
лучшего товарища,
друга моего...
Никуда не еду я
никуда, никуда...
Не блеснут мне полночью
чужие города.
Спутника случайного
мне не раздобыть,
легкого, бездомного
сердца не открыть.
Сумерки сгущаются,
ноют провода.
Над синими рельсами
поднялась звезда.
Недавней грозою
пахнет от дорог.
Малые лягушечки
скачут из-под ног.
1935
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
