Настя издалека увидела белый листок, приколотый кнопкой к косяку ее входной двери.
«Ну, конечно, почерк Эммы Марковны, ни с чьим не спутаешь — широко и размашисто, да красным фломастером, да с тремя восклицательными знаками, — девушка недовольно пробежалась по строкам глазами. — Все, как обычно: «срочно сдать деньги и т.д.», а до дырок от кнопок в чужих косяках этой общественной мымре дела нет, и на состояние человека наплевать. Зато ее дела всегда самые важные, самые срочные: то на одно сбор денег, то на другое требует на пару с комендантом — все благоустраивают быт жильцов. Тут болеешь, а соседке неймется вогнать ближнего в краску да опозорить при всем честном народе. Как же тетя визгливо орет на весь подъезд о том, что «опять эта лохудра не хочет участвовать в жизни дома… денег на общие нужды не сдает… отказывается мыть полы в общем «кармане…». И кто только додумался обозвать межквартирный холл деталью одежды?!»
Обычно тихая Настя, на этот раз не на шутку разозлилась и решительно нажала на кнопку звонка соседней квартиры. Эмма Марковна, словно ждала у двери — так быстро она появилась на своем пороге перед разъяренной девушкой, грозно подпирая пухлыми руками мощные бока. Увидев у Насти свою записку, женщина тут же набросилась на молодую соседку с привычными упреками, не дав той вымолвить и слова. Девушка от неожиданности поперхнулась набранным в легкие воздухом (хотела на одном дыхании высказать общественнице все, что думает о ней) и закашлялась — да так, что никак не могла остановиться.
Эмма Марковна среагировала молниеносно, хлопнув Настю по спине своим мясистым кулаком. Ударила и, увидев, что девушка закашлялась еще сильнее, сразу сбавила обороты. Жалобно как-то по-птичьи заверещала, заскулила по-собачьи, запричитала по-бабьи:
— Что ж ты такая хрупкая-то, хлипкая, тощенькая… как же так… тебя ж одним ударом можно переломить… ты ведь от прикосновенья рассыпаешься…
— Да болею я просто, ОРЗ у меня, простуда, пройдет… — кое-как справившись с приступом и испугом, объяснила Настя и…
Уже через несколько минут, сама того не ожидая, она сидела с чашкой горячего чая на соседской кухне, уютно укутанная теплым, шерстяным пледом, окруженная заботой и убаюкивающим, веселым щебетом Эммы Марковны, за секунду превратившейся из склочной ведьмы в милейшую фею.
— Ты пей, пей, доченька, плохого не посоветую. Малина — лучшее лекарство для простуженных… Это я тебе, как медсестра со стажем, говорю… Отлежишься сейчас у меня, потом мы еще баночки поставим, горчичников налепим, ингаляцию с эвкалиптом сделаем, затем поужинаем горячей картошечкой с котлетками — как рукой, снимет твою простуду… — доносилось до Насти сквозь дрёму, в которую она мгновенно и с превеликим удовольствием окунулась, целиком и полностью доверившись бывшей мымре.
Зверинец коммунальный вымер.
Но в семь утра на кухню в бигуди
Выходит тетя Женя и Владимир
Иванович с русалкой на груди.
Почесывая рыжие подмышки,
Вития замороченной жене
Отцеживает свысока излишки
Премудрости газетной. В стороне
Спросонья чистит мелкую картошку
Океанолог Эрик Ажажа -
Он только из Борнео.
Понемножку
Многоголосый гомон этажа
Восходит к поднебесью, чтобы через
Лет двадцать разродиться наконец,
Заполонить мне музыкою череп
И сердце озадачить.
Мой отец,
Железом завалив полкоридора,
Мне чинит двухколесный в том углу,
Где тримушки рассеянного Тёра
Шуршали всю ангину. На полу -
Ключи, колеса, гайки. Это было,
Поэтому мне мило даже мыло
С налипшим волосом...
У нас всего
В избытке: фальши, сплетен, древесины,
Разлуки, канцтоваров. Много хуже
Со счастьем, вроде проще апельсина,
Ан нет его. Есть мненье, что его
Нет вообще, ах, вот оно в чем дело.
Давай живи, смотри не умирай.
Распахнут настежь том прекрасной прозы,
Вовеки не написанной тобой.
Толпою придорожные березы
Бегут и опрокинутой толпой
Стремглав уходят в зеркало вагона.
С утра в ушах стоит галдеж ворон.
С локомотивом мокрая ворона
Тягается, и головной вагон
Теряется в неведомых пределах.
Дожить до оглавления, до белых
Мух осени. В начале букваря
Отец бежит вдоль изгороди сада
Вслед за велосипедом, чтобы чадо
Не сверзилось на гравий пустыря.
Сдается мне, я старюсь. Попугаев
И без меня хватает. Стыдно мне
Мусолить малолетство, пусть Катаев,
Засахаренный в старческой слюне,
Сюсюкает. Дались мне эти черти
С ободранных обоев или слизни
На дачном частоколе, но гудит
Там, за спиной, такая пропасть смерти,
Которая посередине жизни
Уже в глаза внимательно глядит.
1981
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.