На пятом этаже пятиэтажного дома в квартире 63 жила простая женщина Вера. Она была довольно-таки пожилая и страдала астмой. У неё часто случались страшные приступы. Когда она на пятом этаже задыхалась в голос, слышно было на первом. По одну сторону от Веры, в квартире 62, жила глупая женщина Галя. Тоже пенсионерка, но помладше. И дочка у Гали была глупая и толстая. И зять тупой, и внучка тупая и наглая. И дом, как сарай, и клеёнка на столе липкая. Ещё Галя была жадной, сварливой и подозрительной. Потому что если бы она была добродушной и доверчивой, люди бы думали, что она глупая, а так - обыкновенная. Обычно Галя приходила к Вере и ждала в назначенный день визита почтальона с пенсией у неё.
Рядом, по другую сторону от Веры, в квартире 64, жила третья женщина, которую я не помню, как звать. Она тоже получала пенсию, но редко на дому, чаще сама приходила на почту. С соседками она мало общалась, а те никогда не знали, где она. Люди считали её если не умной, то образованной. Эта третья женщина была замкнутая и вообще из другого социального слоя. Не то чтобы совсем из другого, так, на полслоя повыше, может на треть. Но из-за этого она уже не знала, о чём говорить с глупой Галей и простой Верой и по-моему, вообще их избегала.
У Веры, при очень скромной обстановке, всегда было чистенько и кое-где даже накрахмалено. Только потолок тёк постоянно и на нём за годы разросся огромный грибок. Сын Веры, пьющий язвенник, иногда бывал дома и ничего не делал, а чаще где-то шлялся. Двери в квартиры Гали и Веры на замки не запирались. Когда у Веры случался очередной приступ, Галя выбегала из свой квартиры и бросалась на помощь, как умела. Доставала из кармана задыхающейся Веры ингалятор, вызывала скорую, говорила "дыши! дыши!", дожидалась, когда приступ отпускал и Вере становилось лучше.
С весны Вера отправлялась по лесам, собирать лекарственные травы. Сушила их дома, подвешивая пучки на верёвке вдоль всей комнаты и кухни, а потом продавала на стихийном базарчике у Домов 8 Марта. Однажды с ней в лес поехала Галя и её укусила змея. Галя какое-то время лежала в больнице, а Вера охала и при встрече говорила мне: "Когда уже Галю выпишут, мне так спокойно, когда она за стенкой. А сейчас я спать боюсь ложиться."
Вот бы все рассказы Мыши - в одну книгу.
Люблю.
Перечитываю.
Ой, нет. Если в одну, так это первые надо править, там такие косяки! :) :) :)
"Потому что если бы она была добродушной и доверчивой, люди бы думали, что она глупая, а так - обыкновенная". Замечательная мысль.
И главное, что она безошибочно и изначально посещает головы глупых людей, а к остальным приходит только с опытом.)))
Да, да. Коротко, ёмко, знакомо. Аффтар пеши есчо ;)
Картины бы с них писать, была бы я художником :)
Дочитала, вернулась к началу и названию... Что-то есть в этой перекличке щемящее и трогательное... Вот они все, как на ладошке...
Что-то есть.) Наверное то, что называется сермяжной правдой. Это когда на ладони всё - и хорошее, и плохое. И вроде противореча друг другу, каждое оказывается на своём месте. )))
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Октябрь. Море поутру
лежит щекой на волнорезе.
Стручки акаций на ветру,
как дождь на кровельном железе,
чечетку выбивают. Луч
светила, вставшего из моря,
скорей пронзителен, чем жгуч;
его пронзительности вторя,
на весла севшие гребцы
глядят на снежные зубцы.
II
Покуда храбрая рука
Зюйд-Веста, о незримых пальцах,
расчесывает облака,
в агавах взрывчатых и пальмах
производя переполох,
свершивший туалет без мыла
пророк, застигнутый врасплох
при сотворении кумира,
свой первый кофе пьет уже
на набережной в неглиже.
III
Потом он прыгает, крестясь,
в прибой, но в схватке рукопашной
он терпит крах. Обзаведясь
в киоске прессою вчерашней,
он размещается в одном
из алюминиевых кресел;
гниют баркасы кверху дном,
дымит на горизонте крейсер,
и сохнут водоросли на
затылке плоском валуна.
IV
Затем он покидает брег.
Он лезет в гору без усилий.
Он возвращается в ковчег
из олеандр и бугенвилей,
настолько сросшийся с горой,
что днище течь дает как будто,
когда сквозь заросли порой
внизу проглядывает бухта;
и стол стоит в ковчеге том,
давно покинутом скотом.
V
Перо. Чернильница. Жара.
И льнет линолеум к подошвам...
И речь бежит из-под пера
не о грядущем, но о прошлом;
затем что автор этих строк,
чьей проницательности беркут
мог позавидовать, пророк,
который нынче опровергнут,
утратив жажду прорицать,
на лире пробует бряцать.
VI
Приехать к морю в несезон,
помимо матерьяльных выгод,
имеет тот еще резон,
что это - временный, но выход
за скобки года, из ворот
тюрьмы. Посмеиваясь криво,
пусть Время взяток не берЈт -
Пространство, друг, сребролюбиво!
Орел двугривенника прав,
четыре времени поправ!
VII
Здесь виноградники с холма
бегут темно-зеленым туком.
Хозяйки белые дома
здесь топят розоватым буком.
Петух вечерний голосит.
Крутя замедленное сальто,
луна разбиться не грозит
о гладь щербатую асфальта:
ее и тьму других светил
залив бы с легкостью вместил.
VIII
Когда так много позади
всего, в особенности - горя,
поддержки чьей-нибудь не жди,
сядь в поезд, высадись у моря.
Оно обширнее. Оно
и глубже. Это превосходство -
не слишком радостное. Но
уж если чувствовать сиротство,
то лучше в тех местах, чей вид
волнует, нежели язвит.
октябрь 1969, Коктебель
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.