Городской двор в спальном районе Казани. Три часа дня. Двор почти безлюден, только на скамейке у детской площадки сидит местный пьяница Рогозин, да в углу двора на сломанном ящике из-под мороженной рыбы подросток в ожидании, когда появится кто-нибудь из его однолеток, развлекается онлайн игрой на смартфоне.
В дверях третьего подъезда в домашнем халате и с донельзя растрепанной головой возникает Конькова из пятьдесят четвертой квартиры. Она как сомнамбула выходит на середину двора и начинает голосить будто бы не в себе:
- Ума нет! Где ж я возьму его, этот ум?
Мигом встрепенувшись, Рогозин отбрасывает недокуренную сигарету в сторону и подходит вразвалку к Коньковой.
- Нет у тебя ума, эт точно, - с удовольствием подтверждает он. - Раньше о нем надо было думать, когда детей рожала. Никак они сами теперь сказали тебе об этом?
Конькова кивает и всхлипывает. Рогозин с чувством собственного превосходства цокает языком и авторитетно поучает:
- Не расстраивайся. Не одна ты такая сегодня. Нынче умных людей днем с огнем не найдешь. Только они понадобятся еще. Вот спохватятся, а уже поздно.
- Мне-то как быть? – вырывается у Коньковой.
- Простота, - хмыкнув, роняет Рогозин, - плач тебе не поможет, - и снисходительно опять наставляет соседку. - Ты себя дома сначала поставь правильно. Вон у меня жена или сын, чуть взъерепенятся – я их по ушам сразу. Вот они у меня где, - потрясает он в воздухе кулаком.
Неожиданно рядом с ним, точно из-под земли, вырастает его заклятый недруг характерная Клавдия Ивановна, учительница на пенсии, и с места в карьер напускается на пьянчужку:
- Ты чего языком тут свои глупости мелешь?! Дела другого нет? Гляди, сдам я тебя однажды в полицию за твои художества.
Рогозин пятится и бурчит:
- Ишь, защитница. Говори, да не заговаривайся. Я тебе не твой мужик…
- Иди, иди, - цедит сквозь зубы Клавдия Семеновна и сверкает глазами так, что Рогозин мигом понимает, шутки теперь кончились.
Без дальних слов он ретируется, а учительница, обняв Конькову за плечи, отводит ее к скамейке у подъезда дома, укоряя на ходу:
- Чего ты с ним связалась с этим пьяницей? Нашла советчика. Опять молодые с тобой повздорили?
- Они. Дочка, та еще ничего, кричит только сильно – все ей не так, а зять ходит как сыч, слова человеческого не скажет, а сегодня вдруг говорит: «Ума в вас мало». Сил моих больше нет, хоть руки на себя накладывай…
- Ты об этом даже думать не смей, - гневно обрывает ее Клавдия Ивановна и раздумчиво прибавляет. – Разъехаться вам давно надо было.
- Куда ж я от внучки уеду? – изумляется Конькова и так, что у нее даже слезы мгновенно высыхают. – Ее и помыть, и покормить надо – сами-то ее родители весь день на работе.
- Ну, тогда терпи, - отмахивается от нее с досадой Клавдия Семеновна. - Так они тебе скоро совсем на шею сядут.
- Да куда ж терпеть дальше? – жалостливо всхлипывает Конькова.
Учительница качает головой и говорит, как будто дело было уже решенное:
- Вот что, объяснюсь я сама с твоей дочкой, а не послушает, я про нее на сайте компании, где она работает, такой материал выложу, что ей не поздоровится.
- Что ты! – испугано машет на нее руками Конькова. – Может, и вправду, я сама виновата. Где ж мне ума-то было взять – школу едва-едва кончила.
- Какой тебе еще ум нужен? – отмахивается от нее Клавдия Семеновна. – У матери сердце должно быть. Вон в школе у нашей уборщицы пять лет назад сын вздумал жениться, а невеста его жила в другом городе. Они познакомились там, когда он служил в армии. Поехал он договариваться о свадьбе, а через день приходит наша уборщица на работу и говорит: «Сон видела: сыночек меня к себе звал, и так жалобно. Как бы несчастья с ним не случилось». Мы ее, конечно, успокаивать, мол, мало ли что может присниться, а она твердит: «Чувствую, что-то неладное с ним». На другой день она приходит на работу сама не своя, говорит: «Глаза утром открыла, а в комнату сын входит. Сам в белую простынь закутан, глаза закрыты и в лице ни кровинки». Слушать больше она никого не стала, взяла отпуск за свой счет и поехала в тот город, куда сын уехал, и как в воду глядела – сын ее в больницу попал. Возвращался за полночь откуда-то со своей невестой и с местными хулиганами не поладил. Они его ножичком и пырнули. В больницу привезли, а он в сознание не приходит и все мать в бреду зовет.
- Помнил ее, выходит.
- Да кого ж еще звать в беде?
- Дальше-то что было?
- Врачи сказали, не поднимется парень, а случится чудо, на всю жизнь калекой останется. Невеста, как узнала об этом, сразу за другого выскочила – умная оказалась. Зато Степановна наша, как пришла в больницу, так и осталась там. Ночей не спала, хлопотала возле сына и выходила его. Полегчало ему немного – она его домой привезла, и тут уже по врачам, да санаториям ездить с ним стала. Истратилась под чистую, но сына на ноги поставила.
- Правильная она женщина.
- Конечно, - кивает учительница и вдруг прибавляет с непоколебимой силой. – Если матери сердцем не станут жить, что тогда святого в мире останется?! Это Рогозин только, пьянь беспробудная, одним умишком своим пробавляется, да еще хвастает этим.
- Вот-вот, - скороговоркой проговаривает Конькова и смотрит на учительницу с почтительным обожанием.
- Заговорилась я с тобой, - вставая с лавки, решительно говорит Клавдия Семеновна. – У меня уборка дома. Я ведь, как увидела тебя, в чем была – в том и выскочила. Ты тоже иди, незачем сидеть тебе здесь кулемой.
Конькова послушно тоже встает, и они расходятся по своим подъездам.
Во дворе остается один сбитый с толку подросток. Он сидит по-прежнему на сломанном ящике из-под мороженной рыбы и, прежде чем снова вернуться к онлайн игре, довольно долго недоумевает: почему шут гороховый Рогозин живет умом? Это пьяница-то конченный. Да ладно, он, с ним все понятно. И что к уборщице школьной во сне сын явился - это, известная вещь, телепатия. С чего бы вот уму тут не при делах оказаться? И как это вдруг сердцем жить?
заклятый недруг характерная --- заклятый недруг - характерная
Без дальних слов --- Без лишних слов
может быть, вам давно надо было --- может быть, вам надо?
может быть, вам давно надо было --- вам давно надо!
...
это шероховатости небольшие. А так - отлично
"...характерная..." - на этом слове я тоже споткнулся, но не нашел приемлемой ему замены.
"...может быть, вам давно надо было..." - полностью согласен - это прямое надругательство над языком. Спасибо.
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Его согревало дыханье вола.
Домашние звери
Стояли в пещере,
Над яслями тёплая дымка плыла.
Доху отряхнув от постельной трухи
И зернышек проса,
Смотрели с утеса
Спросонья в полночную даль пастухи.
Вдали было поле в снегу и погост,
Ограды, надгробья,
Оглобля в сугробе,
И небо над кладбищем, полное звёзд.
А рядом, неведомая перед тем,
Застенчивей плошки
В оконце сторожки
Мерцала звезда по пути в Вифлеем.
Она пламенела, как стог, в стороне
От неба и Бога,
Как отблеск поджога,
Как хутор в огне и пожар на гумне.
Она возвышалась горящей скирдой
Соломы и сена
Средь целой вселенной,
Встревоженной этою новой звездой.
Растущее зарево рдело над ней
И значило что-то,
И три звездочёта
Спешили на зов небывалых огней.
За ними везли на верблюдах дары.
И ослики в сбруе, один малорослей
Другого,
шажками спускались с горы.
И странным виденьем грядущей поры
Вставало вдали
всё пришедшее после.
Все мысли веков,
все мечты, все миры,
Всё будущее галерей и музеев,
Все шалости фей,
все дела чародеев,
Все ёлки на свете, все сны детворы.
Весь трепет затепленных свечек,
все цепи,
Всё великолепье цветной мишуры...
...Всё злей и свирепей
дул ветер из степи...
...Все яблоки, все золотые шары.
Часть пруда скрывали
верхушки ольхи,
Но часть было видно отлично отсюда
Сквозь гнёзда грачей
и деревьев верхи.
Как шли вдоль запруды
ослы и верблюды,
Могли хорошо разглядеть пастухи.
От шарканья по снегу
сделалось жарко.
По яркой поляне листами слюды
Вели за хибарку босые следы.
На эти следы, как на пламя огарка,
Ворчали овчарки при свете звезды.
Морозная ночь походила на сказку,
И кто-то с навьюженной
снежной гряды
Всё время незримо
входил в их ряды.
Собаки брели, озираясь с опаской,
И жались к подпаску, и ждали беды.
По той же дороге,
чрез эту же местность
Шло несколько ангелов
в гуще толпы.
Незримыми делала их бестелесность
Но шаг оставлял отпечаток стопы.
У камня толпилась орава народу.
Светало. Означились кедров стволы.
– А кто вы такие? – спросила Мария.
– Мы племя пастушье и неба послы,
Пришли вознести вам обоим хвалы.
– Всем вместе нельзя.
Подождите у входа.
Средь серой, как пепел,
предутренней мглы
Топтались погонщики и овцеводы,
Ругались со всадниками пешеходы,
У выдолбленной водопойной колоды
Ревели верблюды, лягались ослы.
Светало. Рассвет,
как пылинки золы,
Последние звёзды
сметал с небосвода.
И только волхвов
из несметного сброда
Впустила Мария в отверстье скалы.
Он спал, весь сияющий,
в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола.
Стояли в тени,
словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потёмках,
немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на деву,
Как гостья,
смотрела звезда Рождества.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.