Василий Трофимович, девяностолетний ветеран двух войн, спустя десятилетия после сражений против финнов и немцев, продолжал вести ожесточённую борьбу. С годами изменилось только боевое орудие. Автомат и патронташ сменились автоматической ручкой и лентами почтовых марок.
Сначала он бился за чистоту рядов Партии, потом за путёвки в санаторий, затем за Горбачёва, чуть позже – против Горбачёва, далее – за Ельцина, после чего – за Зюганова. Позже бросался грудью на амбразуру за Жириновского. Болел перед экраном телевизора за лидера либерал-демократов, когда тот драки в Думе устраивал. Крепко сжимал поднятый вверх кулак и с криками «Вовка, бей жидов!» нервно ёрзал в кресле. В ЛДПР вступил, партийные взносы исправно платил. И нежно поглаживал партбилет.
Но постепенно политические страсти в стране улеглись, драки в Думе прекратились, и Василию Трофимовичу снова стало скучно. Партбилет был заброшен на антресоль, в коей вещи имели свойство исчезать чаще, чем корабли в треугольнике под Бермудами
Руки чесались написать новенькую грозную петицию, да мысль никак не приходила, о чём нонче воевать. Ходил старик угрюмый. Ни заначка Беломора в сарае не радовала, ни партизанские вылазки к соседу за поллитрой. То письмо однополчанину напишет, то скандал на почте устроит. А куражу всё нет.
Но вот однажды вышел Трофимыч со двора. Присел на лавку, задумался. Глядь – прямо перед воротами лужа. Дождь третьего дня был. Солнце светит. Сухо везде. А аккурат перед домом родным раскинулось море широко.
И ярость благородная вскипела, как волна. И побежал воин, спотыкаясь об ухабы во дворе… Письмо писать! Скорее писать! Даже калитку запереть за собой забыл.
Вот он, кураж! Руки тряслись то ли от азарта, то ли от вчерашних палёных ста грамм.
Мэру! Нет. Маловато будет. Губернатору! Опять не то. Президенту! Эх. Жалко, что у президентов нет начальника. Что поделать, придётся Ельцину писать.
«Уважаемый Борис Николаевич!» – аккуратно вывела натренированная рука на чистом листе.
И Василий Трофимович всей сущностью погрузился в сладостную страсть обвинительных речей.
Кап.
Старик не придал значения звуку.
Кап!
На секунду задумался, но решил не отвлекаться от дел государственной важности.
КАП!
На этот раз что-то громко капнуло рядом с петиционером.
Василий Трофимович поднял возмущённый взгляд, но оторопел, раскрыл рот, неуверенно откинулся на спинку кресла и начал сползать под стол. Перед ним стояла…
Лужа! Высоченная, до самого потолка. Руки в боки. Синяк под глазом. Морда хамоватая. На макушке – потрёпанная белая панама.
Гостья вползла в дом через оставленную открытой калитку. И сейчас стояла посреди кабинета ветерана с явно недобрыми намерениями. Чуть выждав, она указала на стол и писклявым голосом заявила:
— В жопу себе засунь эти бумажки! Ещё хоть одну букву напишешь, я тебя… – и пригрозила кулаком.
— Понял-понял! – пробормотал старик пересохшим языком и тут же старательно скомкал письмо.
— То-то! – булькнула Лужа, развернулась и уползла обратно, греться на солнышке перед воротами. Василий Трофимович ещё долго неподвижно сидел в кресле кабинета. Петиций он больше не писал. А вот площадку перед воротами в миг зацементировал, да так ровненько, что хоть уровень по ней сверяй.
Неудачник. Поляк и истерик,
Он проводит бессонную ночь,
Долго бреется, пялится в телик
И насилует школьницу-дочь.
В ванной зеркало и отраженье:
Бледный, длинный, трясущийся, взяв
Дамский бабкин на вооруженье,
Собирается делать пиф-паф.
И - осечка случается в ванной.
А какое-то время спустя,
На артистку в Москву эта Анна
Приезжает учиться, дитя.
Сердцеед желторотый, сжимаю
В кулаке огнестрельный сюрприз.
Это символ? Я так понимаю?
Пять? Зарядов? Вы льстите мне, мисс!
А потом появляется Валя,
Через месяц, как Оля ушла.
А с течением времени Галя,
Обронив десять шпилек, пришла.
Расплевался с единственной Людой
И в кромешный шагнул коридор,
Громыхая пустою посудой.
И ушел, и иду до сих пор.
Много нервов и лунного света,
Вздора юного. Тошно мне, бес.
Любо-дорого в зрелые лета
Злиться, пить, не любить поэтесс.
Подбивает иной Мефистофель,
Озираясь на жизненный путь,
С табурета наглядный картофель
По-чапаевски властно смахнуть.
Где? Когда? Из каких подворотен?
На каком перекрестке любви
Сильным ветром задул страх Господен?
Вон она, твоя шляпа, лови!
У кого это самое больше,
Как бишь там, опереточный пан?
Ангел, Аня, исчадие Польши,
Веселит меня твой талисман.
Я родился в год смерти Лолиты,
И написано мне на роду
Раз в году воскрешать деловито
Наши шалости в адском саду.
"Тусклый огнь", шерстяные рейтузы,
Вечный страх, что без стука войдут...
Так и есть - заявляется Муза,
Эта старая блядь тут как тут.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.