Сегодня мы с тобой сравнялись в возрасте и стали ровесниками. Странно звучит, да? Но это так. И, значит, можно поговорить без оглядки на количество прожитых лет и размер жизненного опыта?
Увы. Разговора на равных у нас с тобой не получится. Потому что годы наши не равноценны. Ты жил трудной жизнью в непростое время. С минимумом комфорта, без которого сейчас и представить себя нельзя. Ты много работал, чтобы обеспечить любимую жену и непутевого сына, который приносил тебе массу огорчений своей своевольностью и непредсказуемостью.
У тебя не было времени на усталое умничанье и издевательский сарказм в адрес своей страны и власти. Ты просто любил Родину и не искал причины заменить это высокое чувство на ёрничанье и скептицизм.
Ты старался больше читать, но редко обсуждал со мной книги. Потому что был честен и открыт. Для тебя черное было не бездной белого. А белое не скрытой сущностью черного. Ты воспринимал плохое только плохим, а хорошее только хорошим. Наверно, тебя научила этому война, в которую ты вошел мальчишкой, а вышел из нее мужчиной.
В прежние времена твоя прямота как-то отталкивала меня. В бесконечных спорах на окололитературных тусовках я привык всюду искать противоречия, отрицания, видеть второе дно. Я был немного диссидентом, немного циником. Мы с тобой не понимали друг друга, отец.
Но теперь, догнав тебя в календарном возрасте, я знаю, что гораздо младше тебя. Никчемнее как-то. Потому что возможностью быть собой и жить так, как хочу, я обязан тебе, папа. Твоему трудолюбию, твоей порядочности, твоей доброте.
И если мне повезет, и я проживу еще много лет, то старше тебя все равно не буду. Я навсегда останусь мальчиком рядом с тобой. Я останусь твоим сыном.
Еще далёко мне до патриарха,
Еще на мне полупочтенный возраст,
Еще меня ругают за глаза
На языке трамвайных перебранок,
В котором нет ни смысла, ни аза:
Такой-сякой! Ну что ж, я извиняюсь,
Но в глубине ничуть не изменяюсь.
Когда подумаешь, чем связан с миром,
То сам себе не веришь: ерунда!
Полночный ключик от чужой квартиры,
Да гривенник серебряный в кармане,
Да целлулоид фильмы воровской.
Я как щенок кидаюсь к телефону
На каждый истерический звонок.
В нем слышно польское: "дзенкую, пане",
Иногородний ласковый упрек
Иль неисполненное обещанье.
Все думаешь, к чему бы приохотиться
Посереди хлопушек и шутих, -
Перекипишь, а там, гляди, останется
Одна сумятица и безработица:
Пожалуйста, прикуривай у них!
То усмехнусь, то робко приосанюсь
И с белорукой тростью выхожу;
Я слушаю сонаты в переулках,
У всех ларьков облизываю губы,
Листаю книги в глыбких подворотнях --
И не живу, и все-таки живу.
Я к воробьям пойду и к репортерам,
Я к уличным фотографам пойду,-
И в пять минут - лопаткой из ведерка -
Я получу свое изображенье
Под конусом лиловой шах-горы.
А иногда пущусь на побегушки
В распаренные душные подвалы,
Где чистые и честные китайцы
Хватают палочками шарики из теста,
Играют в узкие нарезанные карты
И водку пьют, как ласточки с Ян-дзы.
Люблю разъезды скворчащих трамваев,
И астраханскую икру асфальта,
Накрытую соломенной рогожей,
Напоминающей корзинку асти,
И страусовы перья арматуры
В начале стройки ленинских домов.
Вхожу в вертепы чудные музеев,
Где пучатся кащеевы Рембрандты,
Достигнув блеска кордованской кожи,
Дивлюсь рогатым митрам Тициана
И Тинторетто пестрому дивлюсь
За тысячу крикливых попугаев.
И до чего хочу я разыграться,
Разговориться, выговорить правду,
Послать хандру к туману, к бесу, к ляду,
Взять за руку кого-нибудь: будь ласков,
Сказать ему: нам по пути с тобой.
Май - 19 сентября 1931
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.