Мы все чаще прощаемся с домами, в которых родились. Иногда родились и наши родители. Время стало быстрее, люди подвижней, мир более открытым, возможностей больше… Нас манит неизведанное, гонят метлой обстоятельства. Где-то вихрь событий нас, наконец, оставляет, мы оседаем и вот мы начинаем строить свой дом. Может, в другом городе, другой стране, но обязательно начинаем, потому как невозможно долго жить без корней, а с возрастом желание «пустить корни», обосноваться становится все сильнее. Есть, конечно, вечные бродяги, «перекати-поле», но они, скорее, исключения, чем правила. Мы каждый раз думаем, что строим на века, для детей и внуков, но зачастую первые предаем свои дома и, став более зажиточными, начинаем расширяться, «улучшать условия», переезжать на улицы попрестижней, в города побольше, в страны благополучней. Периодически мы возвращаемся в родительские дома, проведать стариков, попить воды, которую пили в детстве. Кто-то из друзей говорил мне, что однозначно доказано, будто в старости тянет именно к той воде, которую пил в детстве – к тому уникальному составу микроэлементов. Вкус воды. Это отдельная тема. В моем городе… в городе моего детства вода даже из-под крана была вкусней любой… А, впрочем, другой и не было. Это я сейчас могу вас заверить, смакуя холодную водопроводную воду – да, у нас вода до сих пор самая вкусная! «У нас». Вы заметили? Я говорю «у нас» и про старый дом, и про новый. И про город, где родился, и про город, где живу уже дольше, чем в том. То старое «у нас» не умирает, пока живы родители, братья, сестры, стоят их дома, которые ты помнишь. Потом мы продаем опустевшие дома, стыдливо пряча глаза от их внимательно укоризненных окон. Мы забываем дорогу к ним, намеренно обходим за семь верст, чтоб не увидеть чужих занавесок. Мы теряем дома своих друзей, точнее их родителей, потому что они, как и мы, вылетели из них еще птенцами. Мы теряем частички детства, о которых могли напомнить только наши старые дома – сколотая половица, вмятина в стене, скрипучая дверь. Мы теряем в этих домах частички себя и наших родителей. Прошлое.
Прекрасно понимаю, что наши дети, взрослея, не хотят жить в наших домах. Мы вкладываем в наши обиталища столько любви, столько нашего понимания жизни, комфорта, стиля… а у них все это другое. Им, вообще, материальное подтверждение благополучия не так уж и нужно, у них все более утилитарно. Бренды и лейблы, а также некий шик и стиль теряют свою значимость. И когда или если мне уже пятьдесят лет, и я понимаю, что я имею возможность построить не дом, в котором выживал, не дом, в котором утверждался, а дом своей мечты, то сколько мне наслаждаться им? Кому я его передам? Для них он в лучшем случае стены или просто капитал на продажу. Преемственность. Она исчезает. Раньше строили дома на века. Дети расширяли, надстраивали, перестраивали или строили рядом. Жили большими семьями. Я часто хотел построить большой дом. Именно дом, а не квартиру. Чтобы могла жить большая семья, чтоб двери в обед были открыты для всех, в том числе и знакомых знакомых. С одной стороны, есть в этом что-то эдакое барское, я признаю. С другой – это ностальгия по утраченной целостности, что ли? Ведь сейчас это никому не нужно. Никому. В эпоху махрового индивидуализма, в эпоху нежелания брать на себя обязательства ни перед кем (даже перед самим собой). Люди семьи-то перестали создавать, ячейки, так сказать, общества, а мы говорим о больших семьях, кланах. Маниловщина и… старость? Отчасти да. Но и раньше, я уверен, все было не так просто. Большие семьи при богатых домах формировались помимо всего прочего и от безысходности. Раньше в семье вынуждены были терпеть друг друга, возможно, подчиняться. Потому что деться было некуда. Сейчас проще – бабушкины квартиры, съемные квартиры, ипотека в конце концов. Эпоха больших семей уходит. Дома распадаются на домики, квартиры, комнаты. Мы, наверное, последнее поколение, которое готово жить в коммуне. Но и это самообман – я-то сейчас в верхушке этой коммуны буду, мне легко говорить, а кому-то я вполне могу быть костью в горле, я понимаю. Зачем ему жить со мной? За койку, за столование? Смешно.
Но самое нелепое и неприятное, что приблизительно в это время (пятьдесят плюс) ты понимаешь, что ты в силе как никогда, но простые желания тебя волнуют уже чуть меньше. Ты это уже почувствовал. Почувствовал и испугался, как когда-то тогда, когда ощутил, что ты все же смертен. Когда понял, что банальный физиологический процесс взросления переходит в старение. Когда в сорок ощутил, что, уже никогда не сможешь выжать из своего тела то, что раньше получалось легко, когда увидел сколько седых волос на голове и морщин на лице, вот тогда и понял, что это начало конца. Конец этот еще далеко, еще очень далеко. Но теперь, теперь ты с уверенностью можешь сказать, что да, он будет, и ты идешь тем же путем, что и все до тебя. Теперь ты осознаешь, что конец неотвратим. А еще через много лет, ты чувствуешь, что, то материальное, что так тебе было нужно (ни в коем случае не взамен духовного, а в совкуп ему!), начинает казаться чем-то бессмысленным. И ты начинаешь хотеть больше отдавать, чем брать. А как же ДОМ? Успел? Нет, только собирался! Мой последнийпервый, мой лучший, дом мечты! И, если ты, действительно, уже готов, то лучше построить, чтоб успеть «пожить в свое удовольствие», осуществить то, о чем мечтал, откладывая жизнь; лучше построить, чтоб не укорять себя несбывшейся мечтой, упущенными возможностями. И это будет твой единственный дом, с которым простишься не ты, но который простится с тобой. Дай Бог, чтоб в нем остались жить те, кто от нас. А нет, так и ладно! Строили же мы его для себя!
После смерти папы, а потом мамы, уже совсем недавно, думаю о смерти постоянно. Смерть дышит в затылок. Как-то надо ее принять. Родители от меня не уходят, снятся постоянно. Боль переходит в желание увидеть, поговорить. Скучаю. Когда умер папа, все время видела его рядом, только молодым и здоровым. Что это было? Кто меня защищал? Я ни разу не заплакала. Он же был рядом. Или приказ такой дала себе. Держаться. Плакала потом.
Наверное, с ней надо подружить. Мне тоже не удается. причем, не сам факт печалит, но процесс. Помните, Луиза... "Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить. И дай мне мудрость отличить одно от другого"
Большой дом, в котором живут все мои и все живы - их человек 100 - мечта почти с детства. Ну, хотя бы 10-15 и я уже была бы счастлива. Но.. не судьба. Именно так. А смерть.. Согласна с Мерабом. Дух великой силы. Мужского рода. По-немецки, кстати, тоже мужского: der Tod. Звучит, да?
Звучит! И приходит поговорить иногда. Она неизменна. Жизнь меняется. и всегда уходит. Суета...
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
Старик с извилистою палкой
И очарованная тишь.
И, где хохочущей русалкой
Над мертвым мамонтом сидишь,
Шумит кора старинной ивы,
Лепечет сказки по-людски,
А девы каменные нивы -
Как сказки каменной доски.
Вас древняя воздвигла треба.
Вы тянетесь от неба и до неба.
Они суровы и жестоки.
Их бусы - грубая резьба.
И сказок камня о Востоке
Не понимают ястреба.
стоит с улыбкою недвижной,
Забытая неведомым отцом,
и на груди ее булыжной
Блестит роса серебрянным сосцом.
Здесь девы срок темноволосой
Орла ночного разбудил,
Ее развеянные косы,
Его молчание удлил!
И снежной вязью вьются горы,
Столетних звуков твердые извивы.
И разговору вод заборы
Утесов, свержу падших в нивы.
Вон дерево кому-то молится
На сумрачной поляне.
И плачется, и волится
словами без названий.
О тополь нежный, тополь черный,
Любимец свежих вечеров!
И этот трепет разговорный
Его качаемых листов
Сюда идет: пиши - пиши,
Златоволосый и немой.
Что надо отроку в тиши
Над серебристою молвой?
Рыдать, что этот Млечный Путь не мой?
"Как много стонет мертвых тысяч
Под покрывалом свежим праха!
И я последний живописец
Земли неслыханного страха.
Я каждый день жду выстрела в себя.
За что? За что? Ведь, всех любя,
Я раньше жил, до этих дней,
В степи ковыльной, меж камней".
Пришел и сел. Рукой задвинул
Лица пылающую книгу.
И месяц плачущему сыну
Дает вечерних звезд ковригу.
"Мне много ль надо? Коврига хлеба
И капля молока,
Да это небо,
Да эти облака!"
Люблю и млечных жен, и этих,
Что не торопятся цвести.
И это я забился в сетях
На сетке Млечного Пути.
Когда краснела кровью Висла
И покраснел от крови Тисс,
Тогда рыдающие числа
Над бледным миром пронеслись.
И синели крылья бабочки,
Точно двух кумирных баб очки.
Серо-белая, она
Здесь стоять осуждена
Как пристанище козявок,
Без гребня и без булавок,
Рукой указав
Любви каменной устав.
Глаза - серые доски -
Грубы и плоски.
И на них мотылек
Крыльями прилег,
Огромный мотылек крылами закрыл
И синее небо мелькающих крыл,
Кружевом точек берег
Вишневой чертой огонек.
И каменной бабе огня многоточие
Давало и разум и очи ей.
Синели очи и вырос разум
Воздушным бродяги указом.
Вспыхнула темною ночью солома?
Камень кумирный, вставай и играй
Игор игрою и грома.
Раньше слепец, сторох овец,
Смело смотри большим мотыльком,
Видящий Млечным Путем.
Ведь пели пули в глыб лоб, без злобы, чтобы
Сбросил оковы гроб мотыльковый, падал в гробы гроб.
Гоп! Гоп! В небо прыгай гроб!
Камень шагай, звезды кружи гопаком.
В небо смотри мотыльком.
Помни пока эти веселые звезды, пламя блистающих звезд,
На голубом сапоге гопака
Шляпкою блещущий гвоздь.
Более радуг в цвета!
Бурного лета в лета!
Дева степей уж не та!
1919
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.