Если теория относительности подтвердится, то немцы скажут, что я немец, а французы — что я гражданин мира; но если мою теорию опровергнут, французы объявят меня немцем, а немцы - евреем
Наркома тяготил этот ресторан. Он бывал тут до войны с первой женой, любившей поглазеть на богему и знаменитостей. Распорядок дня строился под них. Открывали в двенадцать. До трёх подавали завтрак. В меню значилось:
Действительно, какой завтрак без водки и 2 кр. пива? Особенно если утро начинается в двенадцать. Обед накрывали в три пополудни, ужин в десять. К одиннадцати съезжалась толпа после вечерних спектаклей.
Однажды заехал Шаляпин с большой компанией, навеселе. Только уселись, как в зале раздалось:
– Шаляпин! Шаляпина на сцену!
Фёдор Иванович встал, смущённо поднял руки:
– Господа! Я недавно болел, горло ещё не в порядке, а вы…
– Шаляпин! Шаляпин!
– Ладно, попробую, не в полный голос.
Пел чудесно, широко, с захватом.
В другой раз явился Игорь Северянин – вполне обыденный человек с лицом усталой таксы. Сел у окна. Заказал, ко всеобщему удивлению, рюмку водки, солёных рыжиков и бифштекс. А вы думали, он питается ананасами в шампанском, идиоты.
Сквозь звяканье вилок, томную музыку, папиросный дым наркома провели в кабинет. Он не опасался быть узнанным. Гуляли в основном спекулянты, шулера, публичные девки. Два пьяных толстяка за столом жадно целовались. Наркома скривило. Половой распахнул меню.
– Неси-ка бокал вина. Вот этого. А дальше я подумаю.
– Ждёте-с кого-нибудь?
– Да. Штору не задвигай.
Уха из стерлядок под расстегайчики оказалась вычеркнута. Равно как и ботвинья с раковыми шейками, телячья голова под соусом «Татарский» и ещё с десяток блюд. В наличии оставались бульон из курицы, щи суточ., пирожки. Индейка, ростбиф. Цветная капуста. Сосиски лучше франкфуртских. Хм. Водочка, а к ней закусочка.
Ресторан был одним из немногих заведений города, где дозволялось подавать спиртное. В остальных тянули ханжу из чайников. «Может, он потому согласился увидеться здесь, что хочет выпить, не отравившись? – размышлял нарком. – Или отужинать за счёт партийной кассы?»
Принесли вино. Он пригубил. Человек, которого он ждал, опаздывал.
В зале что-то объявили, музыка взвизгнула. На сцену (ту самую, где пел Шаляпин) залез куплетист – ряжен под блатного: кепка, драный шарф – и загнусил, приплясывая:
Как-то раз по Ланжерону я брела,
Только порубав на полный ход,
Вдруг ко мне подходють – опa! – мусора:
Заплати-ка, милая, за счёт!
Ребятa, ша! – возьми полтоном ниже,
Брось арапа заправлять…
«Как вы мне осточертели…» – подумал нарком. И тут же мучительно заныли отрастающие ногти. Особенно внизу, в сапогах. Скулы и подбородок выперли, натянув кожу. Нос обратился в дыру с перегородкой. Пенсне скользнуло в бокал. Звяк. Алые кляксы брызнули по скатерти. Существо растопырило когтистую лапу и выдохнуло: «Хххх… Всех… прочь! А его – сюда».
Вмиг опустел ресторан, застыл в неживой тишине. Только шторы качнулись, будто от сквозняка. Да выстрелы контрастно звонкие хлестнули на Гороховой. Дах! Дах! Дахдах! И сразу в конце зала появилась высокая фигура. Это был поэт, которого ждал нарком.
Двигался он не совсем уверенно, будто человек, только проснувшийся. На секунду остановился у бара. Махнул рукой кому-то в пустом зале.
– Сюда, Алексей Алексеич! – позвал нарком. – Я здесь. Здравствуйте. Уж боялся, что вы не придёте.
Поэт едва заметно кивнул, усаживаясь напротив.
– Я было вовсе раздумал идти, – тихо сказал он. – Заболел. Жар, озноб. В сердце вонзаются иглы. Телефон отключён. Хотел послать кого-нибудь с запиской, да слуг ведь нету теперь. Надо идти. Собрался, вдруг – черно в глазах. Забылся на минуту, а очнулся здесь. Как шёл – не помню, – он покачал головой. – Но вот странность, болезнь моя чудом прошла. Ни лихорадки, ни болей. Удивительно.
– Да-а, – улыбнулся нарком, – there are more things in heaven and earth, Horatio…
– Than are dreamt of in your philosophy, – закончил его собеседник.
За два года, что они не виделись, поэт мало изменился. Только стригся коротко после фронта. Та же надменная осанка, глаза полуприкрыты. Лицо, которое кто-то сравнил с античной маской. От времени маска чуть потемнела.
– Как ваши дела? Семейство здорово ли? – спросил нарком.
– Зачем говорить об том, что вам совсем неинтересно? Лучше сразу к делу.
– Нет, прежде мы выпьем.
Он потрогал ногти под столом – исчезли. И негромко щёлкнул пальцами.
Возник половой, тряхнул светлыми кудрями. Нежное, почти девическое лицо модного стихотворца из крестьян.
– Что изволите пить?
Нарком взглянул на гостя.
– Водку, наверное.
– Графин водки.
– Большой? Маленький?
– Средний.
– Средних не держим-с.
– Тогда большой.
– Закусить или сразу ужин?
– Ужинать не буду, – сказал поэт.
– Закусок холодных неси посвежее. Сам реши, не обидим. И скатерть замени.
– Зачем скатерть? – удивился поэт. – Она же чистая.
– Ах, да… Верно. Оставь её.
– Вы не заметили, как он похож на…
– Да, очень, – нарком внутренне усмехнулся своей шутке. – А я слышал, вы Chateau Lafite предпочитаете. На Вилле Родэ, говорят, по три бутылки за ночь усиживали. А после к девочкам, так? Или врут?
– Врут, – кивнул поэт. – Так что у вас за дело ко мне?
Тут явился половой с водкой и закусками. Воротился он так быстро, словно всё было готово заранее. Мигом сервировал, наполнил рюмки, исчез.
– Prosit!
– Prosit!
Нарком закусил бужениной с хреном. Подцепил вилкой маслину. Поэт хрустнул солёным огурцом.
– Хорошо. Повторим?
– Не откажусь.
* * *
– Дело моё по вашей части, – отерев усы и бородку, сказал нарком, – я тут недавно хэх… согрешил… Отдался, так сказать, полёту вдохновения. И сочинил что-то вроде поэмы. Хотел бы услышать ваше мнение.
Он достал из кармана несколько сложенных вчетверо листов и подал своему визави. Тот взял не без лёгкой брезгливости.
– Вы только за этим меня позвали? Могли бы выслать почтой.
– Увольте, какая теперь почта! Нет, я должен знать сейчас. Да вы разверните, не бойтесь.
– Я давно ничего не боюсь.
Поэт развернул листы. Увидел столбик машинописного текста. Наверху заглавие: «Поэма революции». Он поморщился и стал читать. Перелистнул страницу, затем – быстро – ещё одну. И вернул, заметив:
– Это не стихи.
– Совсем плохо?
– Я не знаю. Судить об агиткуплетах не компетентен. Кое-где похоже на Мишу Савоярова, только у него забавнее. Не советую вам это публиковать.
– А я и не собирался, – веско произнёс нарком. – Это опубликуете вы.
– Я?.. Вы шутите или бредите?
– Под своей фамилией в нейтральном издании. О хорошем гонораре мы позаботимся. Деньги, мы знаем, вам нужны.
– Какие деньги? Что за бред. Хотите меня оскорбить? Не выйдет. Я не занимаюсь плагиатом. Это всем известно. И не сочиняю базарных частушек. До свидания.
Поэт сделал движение встать. И не смог – закружилась голова. Ноги обмякли, тело поплыло. Собеседник молча наблюдал. Потом заговорил:
– Кто сказал плагиат? Переделывайте, как хотите. Сохраните только общий стиль, ритм. Вот этот твёрдый шаг революции… Тра-та-та-та, тра-та-та, – он порубил воздух ладонью. – И ещё несколько фраз, я их там подчеркнул.
– Да ничего я не сохраню! И переделывать ничего не буду. С какой стати? Почему я? Мало у вас придворных скоморохов?
– Мало. И талантом не вышли. Нет. Нам нужны именно вы – живой классик, признанный мэтр. Притом социально чуждый. Такая публикация означала бы, что вы приняли нас всерьёз. А ваше слово нынче дорогого стоит. У нас ведь кое-какие… осторожные товарищи до сих пор изумлены, что удалось захватить власть. Что мы всё ещё держимся. Мы, бормочут, только демонстрацию хотели произвесть, и вдруг такой успех. Не говоря о врагах и обывательском болоте.
Он наполнил рюмки. Поэт машинально выпил.
– Вы не дали себе труда вчитаться в смысл, – продолжал нарком, – а между тем в поэме нет ни панегирика, ни апофеоза большевизма. С таким же успехом в ней можно увидеть сатиру на большевизм. Повторяю, мы не ждём от вас хвалебной оды. Это глупо. Но сам факт вашего отклика архиважен.
– Архиважен кому?
– Партии. Революции. Народу.
– Я в партиях не состою. А что до народа… Откуда нам знать, что ему важно? Нет. Легче смерть, чем участие в этом фарсе.
– А супруге вашей тоже легче? – зубасто улыбнулся нарком. – Или мамаше? Узнали бы на всякий случай, а?
– Оставьте мою семью. Они здесь при чём?
– Ещё как при чём. В городе, сами знаете, ужас что творится. Матросики шалят. Насильничают, грабят. Всякое может случиться.
Будто нарочно за окном пьяно крикнули и снова ударили выстрелы. Ддах! Дах-дах!!! Палили уже со стороны Малой Морской.
– Я не верю, – поэт качнул головой. – Мне казалось, вы хоть и с ними, а другой. Не верю, что европейски образованный интеллигент, знающий пять языков…
– Шесть.
– Вот именно. Такой человек не может причинить зла безвинным женщинам.
– Конечно, не может. Это будет несчастный случай.
– Мразь, – глухо сказал поэт. – Уничтожу.
Он глянул на собеседника бешено и прямо. Кольнула боль в глазах, словно вонзились и потянули рыболовные крючки. Глаза наркома надвинулись, точно двустволка. Тьма. Затем поэт узнал свой дом на углу Пряжки и Офицерской, где с четвёртого этажа видны купола церквей и мачты. Он всегда подбирал жильё рядом с водой, утоляя детскую страсть к морю и кораблям.
Посреди комнаты гроб на табуретках. Его гроб. Серое лицо в белых подушках и венках. Всхлипы, чёрные платки. Тяжёлый, сладкий запах. Вскоре его отнесут на Смоленское кладбище и закопают. А дальше – полное забвение. Ни единой печатной строки за многие десятилетия. Его имя и портреты вымараны отовсюду. Нет такого поэта. И не было никогда.
Это если не выйдет «Поэма революции».
А если выйдет, тогда… «тогда, Алёша, совсем иное дело, – сказал кто-то ласковым голосом из прошлого. – Рядом с Пушкиным встанешь. И нас вслед за тобой помянут добрым словом…»
Поэт вздрогнул. Он вспомнил этот голос. Вселенная сжалась до знакомого ресторанного кабинета. Напротив сидел дедушка Андрей. Седые волосы гладко зачёсаны назад. Борода и усы, наоборот, топорщатся. Быстрые, молодые глаза. Изученные морщинки. К шести годам поэт осознал, что любит этого человека сильнее, чем отца и мать. Его болезнь и уход не принимал рассудком, всегда думал как о живом.
– Удивительно, что меня – меня, а! – будут вспоминать только после тебя, Лёшенька. Да и то не всегда, – говорил, улыбаясь, дед. – Соскучился небось? И я по тебе скучал.
Поэт легко и охотно сходил с ума. Вот как это бывает. Взрослый человек, прошёл фронт. Видел химическую атаку, убитых. Сам убивал. Нет.
– Нет. Ты не дедушка Андрей, – услышал он сдавленный голос. – Ты это… он. Оборотень. Дьявол!
– Э-эх, – вздохнул дедушка, – ну что ты говоришь, Алёша? Ты здоров ли? Уж лучше зови меня дидей, как раньше, помнишь? Дидя, пойдём сегодня в лес? Обязательно пойдём. Другие грибы-ягоды ищут, а ты всё цветочки разглядывал. Цветуки, палуки – это цветочки, значит, и палочки, хэх. Всё спрашивал меня: а это кто? А этого как зовут? А я тебе про них истории сочинял да картинки рисовал. Ну, вспомнил? Ночные фиалки, купальницы, черёмуха, ландыш, сирень…
Поэт ощутил аромат цветов. Одновременно тёплая ладонь накрыла его пальцы. И сразу пришла забытая детская лёгкость, будто с тела и мыслей упали гири. Так просыпаешься невесомым ребёнком, не удивляясь тому, что живой. Это естественно и вечно, как ор петухов и утренние запахи деревни. Пружиной выбрасываешь тело из кровати. Что такое гипертония, ты узнаешь лет через сорок. Если повезёт или наоборот. Таким счастливым и беззаботным он просыпался на каникулах в имении дедушки. Выбегал на крыльцо, с хрустом тянулся навстречу утру и солнцу. Умывался, леденея, под бренчание рукомойника. Под зов бабушки из кухни: «Алёша! Завтракать! Оладьи с вареньем, твои любимые. Иди, пока не остыли».
Он понял, что за минуту этого счастья без колебаний отдаст всё. Убеждения, славу, талант. Вот и сделай, что просят, а я хоть каждый день… Да. Я сделаю. Я напишу. Конечно, напишешь, ты честный мальчик. Но, дедушка, ведь… Я никогда не сочинял такого, да ещё этим слогом. А ты постарайся. Ты же гений. Запомни: новый ритм, музыка перемен. И ты первым её услышал. Первым! Всё одно не поверят. Скажут – фальшивка, плагиат. Ещё как поверят. Запиши в дневнике, мол, сочиняю что-то необычное, авангардное. Разошли письма друзьям. Друзьям? Да они мне после этого руки не подадут. Ну и пусть, значит, таковы друзья. Их на свалку отправим, а ты – в будущее шагнёшь. Ладно, давай на посошок, Алёша. Тебе пора.
Непьющий дедушка разлил по рюмкам остатки водки. Она висела, тянулась, будто ртуть. Бульк. Бульк. Поэт очнулся и снова увидел наркома. Страха не было, только досада и злоба.
– Обманул, да? Испугать хотел, купить? Потом дедушкой прикинулся. Ну, покажись, тварь, кто ты есть?
– Это лишнее, – произнесло существо, не открывая рта. Голосом не человека – пространства. Чёрная пустота стыла в его глазах. – Околеешь раньше времени. А ты нам ещё нужен.
– Скажи хотя бы, зачем это тебе? Не им – тебе.
– Ладно, всё равно забудешь. Вечность, знаешь ли, дело скучное. Особенно если проводишь её в шкуре разных гнид. Вот и развлекаемся помаленьку. Тебя подвезти? У меня авто за углом.
– Обойдусь, – усмехнулся поэт. – Тут недалеко. И со мной ничего не случится.
– Почему?
– Потому что я вам нужен.
* * *
Он проснулся в темноте. И сразу понял, что накануне крепко выпил. Да, в ресторане «Вена». С кем-то из этих, новых. Как его, чёрта? Бородёнка, пенсне. Хотя они все там с бородками и похожи на чертей. Думалось плохо. Мешал навязчивый ритм в голове. Тра-та-та-та, тра-та-та…
Стараясь не разбудить жену, он выбрался из постели. На кухне зажёг свечу. Налил из холодного самовара чашку воды. Подумал, не разбавить ли спиртом (был маленький запас). Но снова этот ритм перебил мысли. Не ритм – пульс, трепет слов, озноб вдохновения. Желание немедленно сесть и писать охватило его.
В передней из кармана пальто он достал сложенную вчетверо «Поэму революции». Развернул. Нда. Впрочем, не так и безнадёжно… материал, тема… Из этого может выйти… надо только…
В кабинете безуспешно щёлкнул настольной лампой. Зажёг керосинку от свечи. Установил симметрично два живых огня. В середине – чистый лист дореволюционного качества бумаги. Блики затрепыхались на листе. Придвинул фарфоровую чернильницу. Чашка воды нарушала гармонию. Глотнул и понял, что спирт всё-таки добавлен. Но когда? И разве я не оставил её на кухне? Что со мной творится?
Он закурил папиросу. Отдёрнул занавеску. Декабрьская вьюга повторила жест. Поэт знал, что тянет время и лист неминуемо победит отвращение и страх. Конечно, заглавие никуда не годится. Мелко, пафосно, банально. Нет, здесь нужно что-то резкое, металлическое. Вроде клацанья ружейного затвора. Да. Вот оно! Он быстро взял перо, макнул в чернильницу и ясным, уверенным почерком написал…
Макс, это остроумно и... скажу мягко, - и не более того. Да, нарком был вполне опереточной фигуркой опереточных, по сути, интриг. Был и останется. А вот А.А. в этот разряд никому и никогда уже поместить не удастся, при всём остроумии и прочих талантах. Простите уж за резкость и примите во внимание искренность этой резкости. С уважением. Влад.
Где же резкость, Влад? Напротив, спасибо за мнение, с которым я, кстати, согласен. Однако я ведь не пытаюсь сопоставить значительность героев: политического интригана и гения литературы. Я пытаюсь развить идею Гумилева, который, говоря о поэме, заметил: "Дьявол тоже может быть гениальным, но кому от этого хорошо?" Не дословно, по-памяти...
Всех благ! М
Макс, а почему у Шаляпина и Северянина настоящие имена, а главного героя зовут Алексей Алексеевич?
Потому что первые двое нужны для создания атмосферы, а главные герои - для интриги )
Знаешь, мне эта поэма никогда не нравилась. Даже в школе, когда я был, грубо говоря, за красных. Если вдуматься, то она и революционерам не очень подходит. Чего стоит только "в белом венчике из роз". А грабежами, как нас учили, должны были заниматься всякие махновцы, но никак не благородные рыцари революции. Вроде бы революция прославляется, но в то же воемя вылазят подробности, о которых молчали. И еще, как мне кажется, поэма отражает начало глубокого кризиса. Ведь вскоре автор совсем перестал писать стихи.
Подписываюсь, Кот. Помнится, автор не успокоился, пока не вытребовал с жены обещания сжечь все экземпляры поэмы, но уже было поздно, конечно. За три последующих года не создал ничего и умер по невнятной причине. Я долго пытался понять, как возник этот текст, и вот такое вышло объяснение.
Знаешь, после публикации рассказа, читал про "поэму революции" на сайте РПЦ. Не испытываю к ним ни малейшей приязни, однако любопытно, что здесь их точка зрения совпадает с моей. В том смысле, что поэма эта продиктована сатаной, о чем автор впоследствии догадался, от чего, возможно и умер.
Маловероятно, что продиктована. Если верить Андрею Кураеву (а он не только дьякон, но и весьма начитанный и образованный человек с двумя учеными степенями, одна из которых богословская), то товарищ вельзевул не может ничего сочинить, ибо лишен творческого начала. Творческое начало - это только от Бога, следовательно только Бог и человек, как образ и подобие Божие, способен творить. Поэтому Воланду понадобился Мастер. Впрочем, это совсем другая история.
Ок, пусть будет: внушена, инспирирована или спровоцирована )
Вольно вам, господа, обвинять вельзевулов во всех бедах, и уж конечно если некто бесспорно талантливый начирикал рифмованный постик, не совпадающий с общими романтическими представлениями об истории, то непременно не потому, что так услышал и увидел свое время, но лишь потому что воландов наслушался. Вот это и называется интеллигентскими розовыми очками.
Рифмованный постик... хм. Смотря чей и при каких обстоятельствах. По мне так больше похоже на манифест.
Вот прям ни много ни мало на манифест?.. А случайно не этот ли самый автор ранее написал "Фабрику" ("В соседнем доме окна желты...")? Если признать, что этот же самый, то, выходит, его вельзевулы по жизни не раз искушали. Или, в крайнем случае, признать хотя бы то, что "Алексей Алексеевич" был человеком с обостренным чувством справедливости и логическим мировосприятием, а потому понимал, что отрицание старого мира, пусть и в жесткой революционной форме, выросло не на пустом месте. Ладно - пусть манифест, но манифест - чего? Может, манифест идеи неминуемого воздаяния за все содеянное?.. А таковое воздаяние на Русь регулярно падает со времен монгольского нашествия, старой доброй Смуты и пугачевского бунта. Смею утверждать, что нет в личности и творчестве "Алексея Алексеевича" никакой мистики и никаких вельзевулов, а есть умение время от времени видеть мир без навязываемых собратьями по касте стереотипов. Не стоит оскорблять своего героя и его прототип лишением самостоятельности мышления.
Я не оскорбляю, а сочувствую. Душевная болезнь может случится с каждым, и не зря об этом говорят "бес вселился". Кроме того. Не настораживает ли экстремальная смена стиля, я бы сказал, потеря стиля, в одном - и только - произведении? Будто это сочинил кто-то другой. Современников настораживала, того же Гумилева, например, или Бунина. Людей, как минимум, не глупее нас.
Никак не могу понять: поэт описал мир таким, каким он его увидел, - и это повод диагностировать у него душевную болезнь или вселение беса? Современников, надо полагать, всего лишь досада брала от такого контрасту: ну как же может нормальный стандартный лирик с такой высокой посещаемостью под этих бандеровцев прогибаться, конечно же у него крышу снесло от духов и туманов (ну - это чисто моя мещанская точка зрения). Но поэма, повторюсь, есть только впечатление, чистейший импрессионизм, контрастный сиюминутный мазок по всему пастельному потолку, и из "манифеста" там разве что пёс этот несчастный да венчик из роз... Я позволю себе таки напомнить еще об одном стихотворении прототипа твоего ЛГ, оно называется "Петр" (его даже Даниил Андреев в "Розе мира" при описании инфра-Петербурга использует), и сам факт создания этого стихотворения, наверное, служит подтверждением того, что господин прототип начал свой путь к пресловутой поэме задолго до описываемой беседы с инфернальным наркомом, что он, надышавшись духами и туманами, давно видел-предвидел все совсем в ином свете.
Зафиксировано полное несогласие сторон :-)
Точно, неча на зеркало пенять)) Ну а если допустить, что хулиганит не внешний Воланд, а личный, внутренний? Прикинулся наркомом... Одни и те же глаза могут и через розовые, и через черные очки смотреть, сами знаете)
Можно же и перелицевать сюжет, перевернуть полюса. Пламенного певца революции начинает искушать какой-нибудь белогвардеец, да хоть бы и сам Колчак) Напиши-ка, голубчик, поэму о возвращении прекрасного прошлого с хрустящими булками... И веревочку так невзначай из кармана достает)
Интересно обсуждение почитать. Люди сразу ударились в реальную историю, с конкретными авторами. Но ведь сюжет-то вечный: "Как известно, каждого великого художника хотя бы раз в жизни искушает дьявол" (с).
В кассу цитата. Пытался догадаться, чья, но без гугла не получилось )
Я думаю, что как художественное произведение с элементами фантастики рассказ очень интересен. Но действительность, конечно, и проще и сложнее одновременно. Мы и сейчас имеем возможность что-то похожее наблюдать. Будь это работа дьявола, он бы "загонялся" всем являться, кому нетрадиционные ритмы пригрезились. К тому же дьявол вряд ли занимает одну политическую сторону в тех моментах истории, когда людям ради эволюционного рывка никак не обойтись без того, чтобы не покрошить друг друга.
Как бы там ни было, мне интересны разные нюансы и взгляды на происходящее именно потому, что они написаны людьми, а не каким-то там ими же выдуманным искусителем, чтобы списать на него своё творчество, если общественное мнение поменяет ориентиры. В общем, я согласна на условного дьявола, но не обязательно злого и потустороннего, вселяющегося непременно в мерзких типов с тоталитарными замашками. Я за дьявола, растворённого в крови и вдыхаемого с воздухом. А дальше - у кого какой метаболизм))) К кому приходит азарт и головокружение (очки можете добавить сами, какие хотите), а кому открывается ужас предвидения.
А я тоже деда звала Дидей очень долго. Поэтому я ваш рассказ очень хорошо запомнила, ещё когда первый раз прочла. Нет, ну как запомнила. Про дидю и запомнила, а про дьявола немного забыла.))))
Интересные мысли. Но это уже слегка за пределами рассказа. Он задумывался как более-менее поверхностная версия появления литературного произведения, которое всегда меня неприятно беспокоило. А где вы читали рассказ? Здесь я его вроде бы не публиковал до сих пор.
"В белом венчике из роз —
Впереди — Исус Христос".
Почему именно "венчик"? Кто-нибудь задумывался?
У православных слово "венчик" - это бумажная или тканевая лента с религиозными изображениями и молитвой, накладываемая на лоб покойника при погребении. Блок не мог этого не знать.
Такой вот символизм. И такой вот ключ.
Занятная мысль, только венчик не из бумаги или ткани, а из роз. С этим как быть?
Символизма ради и рифмы для)
Да, мысль интересная, но она не выдерживает критики. И не только потому, что розы вместо полоски. Если бы автор поэмы хотел изобразить страдающего и умирающего Христа, то был бы терновый венец, а никак не венчик. Никаких страстей Господних, никаких страданий, напротив, он ступает легко - нежной поступью надвьюжной, в руках его флаг. Это торжествующий Христос, не умирающий. Ключевое, как мне кажется, что он за вьюгой невидим. То есть идея такая: Бог на их стороне, хотя они его и не видят, ибо атеисты. Автор ведь был лоялен новой власти, хотя коммунистом не был, так что мог так думать.
Не стоит забывать, что терновый венец Христа всегда воспринимался в символизме как пародия на венец из роз римских цезарей. Это раз.
Чуть выше у Блока читаем:
"...И идут без имени святого
Все двенадцать — вдаль.
Ко всему готовы,
Ничего не жаль..."
Вот это - "Без имени святого" - это два.
Тогда это наводит на мысль, что это не Христос, а его противоположность. И флаг у него кровавый, и розовый венчик вместо тернового венца, и свита соответствующая, вместо апостолов.
Ну так...)
Блок и сам не мог объяснить, откуда Христос. Это, что называется, осенило. На мой взгляд, это лже-Христос, лже-пророк. Ту толпу, которая кричала "Распни его!", настоящий Христос не мог никуда вести. И как это двенадцать апостолов превратились в двенадцать разбойников?
А вообще Блок говорил: "Я смотрел на радугу, когда писал "Двенадцать".
Ага. В январе. На радугу.
Моря природы, жизни и искусства
расплескались, брызги встали
радугой над ними. Я смотрел на
радугу, когда писал "Двенадцать".
А.Блок
http://proflebedev.ru/blok.php
Да в курсе я, Дим, в курсе. Просто эта самая радуга - нормальный такой пример того, что источники - это одно, факты - другое, наше понимание всего этого - третье. А особнячком стоит то, как оно было на самом деле. Вот бы еще автор рассказа это понял! :)
Вот на самом деле он это и говорил: я не понимаю, откуда Христос, но, к сожалению, это он. И на символическую радугу смотрел. Это загадка гения. Но никто не запрещает нам об этом думать. Кто-то принимает, кто-то нет. Кто-то вообще не желает принимать и понимать.
Так и с этим рассказом.
Кстати, как там с посылкой? Дошла?
Да, пару часов назад вынул извещение из ящика, в субботу получу. Спасибо!!!
Пацаны, а я здесь не лишний? ))
Сорри за оффтоп)
Самолично видел радугу в январе при - 22°С
на мельчайших кристаллах льда, образовавшихся в атмосфере.
То есть автор сам не понял кого изобразил? Возможно.
Kot,
К. Чуковский в статье «Александр Блок как человек и поэт» вспоминает интересный эпизод: «Гумилев сказал, что конец поэмы «Двенадцать» (то место, где является Христос) кажется ему искусственно приклеенным, что внезапное появление Христа есть чисто литературный эффект. Блок слушал, как всегда, не меняя лица, но по окончании лекции сказал задумчиво и осторожно, словно к чему-то прислушиваясь:
— Мне тоже не нравится конец «Двенадцати». Я хотел бы, чтобы этот конец был иной. Когда я кончил, я сам удивился: почему Христос? Но чем больше я вглядывался, тем яснее я видел Христа. И тогда же я записал у себя: к сожалению, Христос».
https://www.allsoch.ru/sochineniya/15905
А по-моему, никакого Блока тут нет. То бишь Макс есть, а Блока нет. И ваще глупо изучать историю по Дэну Брауну))
Историю ваще глупо изучать, ибо не наука, а фикшн по-любому. Но можно расслабиться и получить удовольствие ))
Не, у тебя с источниками проблема имхо, ибо о Невской битве, к примеру, тока один источник вещал, поэтому и веры этому событию нет, а Блока я, аки облупленного, знаю. Благодаря тому, что масса источников - тока уши подставляй))
Такшта, Максим, настоятельно рекомендую тебе в последующих работах активнее пользовать ИСТОЧНИКОВЕДЕНИЕ!)
Вот я о чем подумал, Макс: легко нам из будущего взирать на прошлое и оценивать его. В этом есть нечто божественное, неравноправное. Потому что мы знаем, чем все те события закончатся, видим на десятилетия вперед.
И ощущаем себя высшими существами по сравнению с теми, кто жил тогда.
Как же они могли одного не понимать, а другого не учитывать? Почему они были столь наивны, недальновидны, упрямы?
Вот мы бы на их месте...
Думаю, что когда-нибудь наши потомки разведут руками и, делая удивленные глаза, скажут примерно следующее про нас: ну вы, блин, и натворили! Пусти вас, козлов, в земной огород...)
Все это так, Арсений, увы. Утешает одно – что всегда были люди, понимавшие ситуацию правильно, делавшие правильный выбор. Находившие - тогда уже - верные слова, которые совпадают с нашим сегодняшним знанием.
Да. Но о правильности выбора можно достаточно объективно судить лишь из отдаленного будущего. И то не всегда...
Разумеется, критерием хочет служить нравственный цензор, но и тут не исключена ошибка. Ведь руки по локоть в крови могут быть как и палача, так и у хирурга.
Поди различи их, когда вокруг клокочет темная гуща истории...
В общем виде, теоретически - согласен. Но что-то беспокоит меня в этих критериях. Кроме нравственного цензора ест ещё жизненный опыт и здравый смысл. Паару дет назад перечитывал "Окоянные дни" и думал: вот ведь, все это безобразие - настоящее и будущее - было прямо перед глазами. Все же просто... А многие, кто мог видеть, не видели.
Макс, ты прав в том, что так должно быть. Разум, логика, знания, опыт. Плюс человеческое отношение к себе подобным. К этому надо стремиться. Вот только есть еще инстинкты и эмоции. Обиды, зависть, жажда обладать... И в этом чертовом котле противоречий мы и обречены вариться.Но, соглашаясь с тобой, скажу: от выбора прятаться некуда. И пускай нам повезет не ошибиться в нем.
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
блинский компот. прочла только последние три абзаца. пока что. до начала завтра дойду. ибо в ленту совсем поздно зашла. у меня тоже какая-то фигня обозначилась внезапно, прям позавчера, на фотографиях неких внутренностей. вот и думаю. мошт уже туда пора. а потом вспоминаю, кто же хоть заплачет... блин, гнусная картинка вырисовывается...
я решила- веселицца и танцувать прям до последнего...вот пока не упаду.
Здравствуйте, Макс. Я слышал, что это произошло в Архангельске. Да, это было самоубийство. По причинам очень непростым. Андрей был очень много должен (Вы, наверное, не знаете о его страсти к игре?), столько у него не было. Он выписался из квартиры, чтобы оставить её детям. Уехал (насколько мне известно, в Архангельск, хотя, скорее, правы Вы) и там бросился в воду. Тело нашли. В гостиничном номере нашли записку. Очень жаль Андрюшу, очень жаль, что ему не помог никто, из тех, кто был с ним тогда рядом и был посвящён в его обстоятельства. Мне остаётся только вспоминать его добрым словом, других он не заслужил - для меня.