Есть преступления более тяжкие, чем сжигать книги. Одно из них - не читать их
(Иосиф Бродский)

Все произведения автора

Все произведения Избранное - Серебро Избранное - Золото Хоккура

Проза

МЮНХГАУЗЕН

"Мы все - герои своего романа" - Мэри Маккарти

Было это в шестом классе. Я впервые прочитал Джека Лондона, что, не помню. Заболел мгновенно и на всю жизнь. Впал в книжный запой, совершив открытие виртуальной действительности. Стал литературным глотателем. Записался сразу в две библиотеки. Теперь мне понятны странные взгляды библиотекарей в мою сторону: лето, жара, в совершенно пустом читальном зале, вместо того, чтобы шастать по садовым участкам, гонять мяч, плескаться в Днестре и окучивать раскаленных солнцем, голенастых девчонок, т. е. на всю катушку использовать такие короткие летние каникулы, - часами просиживает вихрастый четырнадцатилетний пацан и дочитывает очередной том из «серого» восьмитомника Джека Лондона о Смоке Белью, Малыше и Белом Безмолвии.
… Тридцать лет спустя, ко мне в кабинет «на ковер» из райцентра прибыла работница одной из автостанций, крепко пожившая кассирша, виртуозная матерщинница - рецидивистка. Вопрос стоял об увольнении. Пытаясь быть внушительным, я, очевидно, слишком знакомо напряг брови, т. к. она, бывшая нецелованная, очкастая библиотекарша, вдруг отложила авторучку и горестно запричитала: - «Сынку!!! Та хіба ж ти мене не впізнаєш? Шо ж це таке коїться? Приїхала, як до рідної дитини, а воно мені: - Пішітє об`яснітєльную запіску! – Та ти ж у мене в бібліотеці усього,..цього,..ну того, що з Лондону, перечитав!» Пришлось отпустить тетку, хоть и не без вмятины, но, в общем, с миром.

Где-то в 7-8 классе я «отличился» тем, что в сочинении на тему «Твой любимый литературный герой» вместо Корчагина, Чапаева или какой-нибудь обдолбанной без сучка и задоринки буратины, нагло написал о …Мюнхгаузене. Я уже тогда догадывался, что барон никакой не враль, а просто фантазер и мечтатель, а если и авантюрист, то романтичный и безобидный. Наша классная руководительница, преподаватель русского языка и литературы, раздавая тетради с оценками, внимательно, как на незнакомого, посмотрела на меня и попросила, чтобы в школу пришел отец. Оценки за сочинение в тетради не было. Не знаю, о чем она с батей беседовала. Такие слова, как «диссидент», «инакомыслящий» были еще мало известны, /не удивительно: только-только скинули Хрущева/, но, подслушивая под дверями учительской, я впервые услышал и запомнил термин «космополит», да еще и в сочетании с эпитетом «безродный». Нет, незабвенная Меерович Гися Моисеевна не обзывала меня, она предупреждала! моего отца, который работал не абы где, а в прокуратуре на руководящей должности. Даже мне тогда это показалось странным, ведь «Приключения барона Мюнхгаузена» не были запрещены. Потом я узнал, что эта книга просто не числилась среди рекомендованных! для чтения в школе.

Не могу попутно не заметить, что где-то в середине семидесятых мне в руки случайно попало издание одной из цензурных инстанций под таким, примерно, названием: «Список литературы, запрещенной к распространению в торговой сети, библиотеках, учебных и дошкольных учреждениях и т. д.» Издание, само по себе уже запрещенное, /Мюнхгаузена, кстати, там не было/. Неделю после того я спотыкался от удивления о собственную нижнюю челюсть: кроме детского поэта, еврея Льва Квитко и великого множества других, неизвестных мне, фамилий, в разделе на букву «Л» я обнаружил около тридцати работ …Ленина. И это в стране, облепленной лозунгами и призывами, где все и вся круглосуточно состояло под надзором знакомых с детства лукаво прищуренных глазенок. В стране, где меня не допускали к сессии, если я не предъявил нескольких тетрадей с конспектами работ классиков марксизма-ленинизма, а преподаватель, дабы воспрепятствовать их передаче от студента к студенту, во время зачета «компостировал» каждую специальным шилом. Иными словами, при обнаружении у меня одного из таких произведений отца советской власти, я мог запросто загреметь на несколько лет за преступление, совершенное против этой власти, т. е. за антисоветчину!

…Интеллигентка по призванию, Учитель по определению, Еврейка по жизни, по профессии и убеждениям, /т.е. национальность – скрипач, профессия – еврей/, она учила нас, украинцев, великому и могучему русскому языку и, смею надеяться, таки да научила. Может быть, во многом благодаря ей, я с устойчивым пиететом отношусь к явлениям нашей жизни типа: - « Музыка Марка Фрадкина, слова Инны Гофф, исполняет Иосиф Кобзон – песня «Русское поле», или «полу - немка, полу – еврейка, великая русская актриса Татьяна Пельтцер», - а к людям с антисемитским вероисповеданием я элементарно жалостно брезглив. С детства понимал, что наличие у человека в штанах крайней плоти вовсе не является обязательным условием присутствия у него в голове мозгов.
Именно у нее в доме, увидев на серванте портрет бородатого мужчины и, безуспешно пытаясь его идентифицировать, я впервые в жизни услышал из ее уст фамилию «Солженицын» Был на излете 1971 год, эпоха «застолья» наливалась градусом, маразм крепчал, а Солженицын в прошлом году успел стать не выездным нобелевским лауреатом. Уже в годы перестройки, кажется «Комсомольская правда» посвятила Гисе Моисеевне и ее семье огромную статью, мы узнали о КГБ, гонениях, арестах и о судьбе нашей старой учительницы.
Тогда я не сумел ей объяснить, почему написал о Мюнхгаузене, только тупо и невразумительно бормотал: «Нравится!..Интересно!..»
Сейчас, когда бывает муторно, а еще одна рюмка, падая на дно души, только вздымает эту муть, я ставлю диск с гениальным фильмом М. Захарова и Г. Горина «Тот самый Мюнхгаузен». И думаю, что нельзя считать жизнь состоявшейся, если ни разу не покачался с любимой на качелях Луны, не летал на своих ядрах, не выпивал и не спорил с Сократом, не вытягивал себя за волосы из чужого и особенно собственного дерьма, не выворачивал наизнанку душу, с затаившимся в ней свирепым от одиночества медведем-гризли, не попал ни в одну голову косточкой - эмбрионом откровения и не взрастил ни в одном сердце благоухающее вишневое дерево добра, любви и красоты.

Здравствуйте, Учитель, Гися Моисеевна!
пишет окончательно отбившийся от рук,
сочинитель грез, Мюнхгаузен рассеянный,
живший на «камчатке» часто, писарчук.

Парт случилась тьма, уроков - не измерено,
и оценку в жизни получил я не одну,
но теперь, как школьник, руку неуверенно
с парты деревянной, первой, в небо к Вам тяну.

Как Вы там, Учитель? Жизнь была не плавная,
летом ветер северный насвистывал псалмы,
диктовала жизнь, но оказалось главное
то, что диктовали мне на уроках Вы.

Годы опадали листьями-страницами.
Пушкин, Чехов, Гоголь, Лермонтов и Блок…
Звонкий и глухой, и твердый я сторицею
воздаю, Учитель, Вам за Ваш урок.

Поздно понимаем правду, что учительство,
словно материнство. То, что нацарапал мел,
наскрипели перья, как ни удивительно,
выучил теперь я, лишь под старость одолел.

Извини мне, Гися, так вот «на перерві» мы
звали Вас по-свойски. Школьный затихает гам,
но чем дальше школа наша номер первая,
тем она роднее и все ближе к нам.

Исполать, Учитель, Гися Моисеевна,
Вам за мудрость теплую, за искорку огня
в прищуре лукавом и за то, что верили
Вы все-таки в меня!

Опубликовано:	16.02.2014 10:45
Просмотров:	2893
Рейтинг:	0
Комментариев:	0
Добавили в Избранное:	0

МЮНХГАУЗЕН

Ваши комментарии

Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться