Мужчина — тайна для женщины, а женщина — для мужчины. Если бы этого не было, то это значило бы, что природа напрасно затратила силы, отделив их друг от друга
Осень кончается. Отчищаю цыплячьи перья,
вынимаю из кожи кусочки тюрьмы-вольера,
где металась, пытаясь с шеи, застывше ватной,
сорвать нитку дурацкой курицы-ариадны –
чаровницы, которая, видя, что морось-скука,
веселит тебя, будто деточку-потаскуху.
В эту осень, в которой ливни плодили жажду,
я входила не знаю сколько – увы, не дважды,
где глотала щёлочь столичного полуночья,
где об осень тёрлась не птицей – больным щеночком
у хирурга-времени, что, обмотав салфеткой,
операций «вместе» наставил по телу метки,
но отвлёкся на белых кроликов… Криком алым
трепетали бумажки – салфеточки трепетали –
как плохая примета, когда оставляешь в каждом
золотисто-гнойные крошки душевной замши,
серебристо-чёрные серьги, возможно, с кровью,
лоскутки себя, не угадавшей с кроем,
а ещё, возможно, язык, нарочито-птичий,
описательный, о моей к чужим кобелям привычке,
но сейчас он спорот – нашивка ушла с косухи.
Лишь на ворот бывшие клеят стократно: сука.
Ко-ко-ко – по осени цыпочка позврослела.
Молоко декабрьское, выкидыш чистотела,
голубиный помёт от мира, с которым нахуй
отправлялась в стужу назло всем, увяв, запахнуть –
оставляю всё на ужин врагам – с монеткой
(на орле – борзая, на решке, увы, левретка) –
отгрызайте, откуда удобно, а я пинцетом
из себя её выгребла, к счастью, на сто процентов.
И теперь, среди омутов, оводов, пуль – как мячик
прорезиненный, вынырну – отбарахталась по-собачьи!
Отхлебалась желаний джиннов, болотной жижи –
теперь жажда, возможно, сильней, да в желудке – чище.
Кукаречет зимнее утро, карикатурит
не привыкшее к новой зеркало – вот мол, дура –
по утрам, не озябнув от импотентов пота,
марафетит морду по версии капремонта:
в колокольне лба, не лизанной языками,
не гудит-гремит, похмельными пузырьками
не мерещатся сонных духов простаки-флаконы,
против пива троянского разум лаокоонит,
против алых капель лака или помады,
против мягких сыпучих примочек (на веки) мяты,
против всей мишуры для желающих балаганов,
для которых отныне – девственно-деревянна –
призрак смерти, идущий сама на себя с косою…
Для всех тех, кто знаком с корою его, смолою,
кто, как копья, сломал о меня все мои же нервы,
пусть мерещится, что вокруг меня – мрак и черви!
С появленьем декабрьского утреннего тумана,
свою маску отдам шаманскому барабану –
и он мне настучит про холод и про осадки,
про соседские сплетни, про медленной смерти блядки,
но при этом, конечно, в порядке всё в кои-зимы:
я люблю тебя.
Пожалуйста, не проспи мя…
