Удобное кресло в гостиной стояло,
И как-то раз про себя рассуждало:
«Я мягкое, теплое, цвета портьеры,
Являюсь важнейшим звеном интерьера,
Вокруг обитает приличный народ,
А мне достается, простите... вот, вот!
А зеркало, ишь, поселилось в прихожей,
Ведь, как говорится, ни рожи, ни кожи,
А каждый вошедший глядит на него,
И любит, как будто себя самого!
А где справедливость? И как тут не злиться?
А может, в прихожей и мне поселиться?
Но как намекнуть бы хозяину ловко
На пользу желаемой перестановки?
Толкну-ка его потихоньку... вот-вот!
Авось, если снизу, быстрее дойдет!»
И впрямь, до хозяина быстро дошло,
И он возмутился: «Ах ты, барахло!
Как смеешь пинать меня прямо... вот-вот!
И старое кресло пустил он в расход…
Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,
И ночные рулады лягушек в прудах,
И цветение слив в белопенных садах.
Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.
И никто, и никто не вспомянет войну —
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.
И ни птица, ни ива слезы не прольёт,
Если сгинет с Земли человеческий род.
И весна... и весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.
(Перевод Юрия Вронского)
Будут сладкими ливни, будет запах полей,
И полет с гордым свистом беспечных стрижей;
И лягушки в пруду будут славить ночлег,
И деревья в цветы окунутся, как в снег;
Свой малиновка красный наденет убор,
Запоет, опустившись на низкий забор;
И никто, ни один, знать не будет о том,
Что случилась война, и что было потом.
Не заметят деревья и птицы вокруг,
Если станет золой человечество вдруг,
И весна, встав под утро на горло зимы,
Вряд ли сможет понять, что исчезли все мы.
(Перевод Михаила Рахунова)
Оригинал:
There will come soft rains and the smell of the ground,
And swallows circling with their shimmering sound;
And frogs in the pool singing at night,
And wild plum trees in tremulous white;
Robins will wear their feathery fire,
Whistling their whims on a low fence-wire;
And not one will know of the war, not one
Will care at last when it is done.
Not one would mind, neither bird nor tree,
If mankind perished utterly;
And Spring herself when she woke at dawn
Would scarcely know that we were gone.
1920
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
