Сколько раз они видели это, мохнатая паутина и полдивана,
сколько раз они лицедеяли, лицемерили - зачем они снова, не надоело? -
Двое переглядываются.
Отменяют свет.
Запирают двух журавлей в ванной.
Начинают раскачиваться, словно старухи-ели.
... вот они опускаются на неотжатый пол.
Вот они разливаются лекарством по венам его,
вот они обнимают муравьёв, перебирающих лапками низменные эвересты.
Вот они рассматривают звезду, уходящую в своё затонированное депо.
Вот они разминают губами темноту, раскатыват её, как тесто.
Вот она спрашивает: "Откуда у тебя эти шрамы?"
Он отвечает: " Этот мир
перебирал меня, как орехи. Это всё понятно, а у тебя - откуда?"
А она молчит, и выдохи её покрываются дырками, словно сыр
швейцарского образца.
И на юбке задравшейся взбрякивает мелкий бисер и два эскудо,
чёртом подаренные на счастье.
Она повторяет: "Откуда у тебя эти шрамы, а?"
- пытался угомонить метеор, набрасывал фату, останавливал время - ну зачем тебе эти сказки?
Откуда твои шрамы?
Она начинает его бережно прижимать
к сбитым коленям,
исследовать его, словно невыездной советец - задумчивый остров Пасхи,
поправлять локоны, выбившиеся из каре
пола, кусать его за уши трепетных пауков,
приглаживать шерстку стульев, уронивших поднос небесный....
А он на неё смотрит, только смотрит на всё это - и кровь его сворачивается в тёпленькое пюре,
и он думает: "Что это она всё о шрамах? И откуда они у неё, интересно?"
А они у неё - от мамы, не той, что - мама, а океанной пены,
от резиновой дубинки слабостей близких, от страусовых обнимок,
от мармеладных бульдозеров попутческих откровений,
от птицы, которая влетела ей в ухо и чирикает внутренний вечный снимок,
от пола шершавого, от муравьёв, выносящих из неё внутренности и мебель,
от украденных с кухни бога порожне-горячих чашек,
от того, что земля проплывает у неё над лодыжками, как огромная фиолетовая амеба -
но кому такое выплеснешь, кому такое расскажешь?
Она гладит пол.
Он порывается догнать её многоногий мизинец-крошку.
Они разливаются лекарством по дому, заглушая всхлип, который роняют на юбку эскудо.
Комната слушает эти всплески...
Звезда отворачивается с видом оскорблённой седой матрёшки.
Причудливый шрам рассветно стекает по занавеске...
Характерная особенность натюрмортов
петербургской школы
состоит в том, что все они
остались неоконченными.
Путеводитель
Лучок нарезан колесом. Огурчик морщится соленый. Горбушка горбится. На всем грубоватый свет зеленый. Мало свету из окна, вот и лепишь ты, мудила, цвет бутылки, цвет сукна армейского мундира. Ну, не ехать же на юг. Это надо сколько денег. Ни художеств, ни наук, мы не академик. Пусть Иванов и Щедрин пишут миртовые рощи. Мы сегодня нашустрим чего-нибудь попроще. Васька, где ты там жива! Сбегай в лавочку, Васена, натюрморт рубля на два в долг забрать до пенсиона. От Невы неверен свет. Свечка. отсветы печурки. Это, почитай, что нет. Нет света в Петербурге. Не отпить ли чутку лишь нам из натюрморта... Что ты, Васька, там скулишь, чухонская морда. Зелень, темень. Никак ночь опять накатила. Остается неоконч Еще одна картина Графин, графленый угольком, граненой рюмочки коснулся, знать, художник под хмельком заснул, не проснулся.
Л. Лосев (1937 — ?). НАТЮРМОРТ.
Бумага, пиш. маш. Неоконч.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.