… когда танцуют тени в зоопарке
и улицы – как кости на рентгене,
по небу ходит стадо самолётов
и несколько гербарных чёрных птиц,
в лавандовой горизонтальной башне
ты вновь не спишь, и вяло чертишь контур
расплывчивого джинна, что качает
твои чуть-чуть неправильные сны.
его зовут годо.
он очень редкий.
но если верить, он всегда приходит –
волчком– к бочку,
салатиком – к солянке,
подушкой – к солнцу…
веришь?
он придёт.
годо придёт – как персики с жасмином,
как сонная омела – к смуглым ивам,
в роси искавшим тайные могилы
и сочные купальские венки.
годо придёт, раскачивая паззлы
любовников брейк-данса и тангисток,
языческих карасиков на рынках,
сорок, несущих висту на хвостах,
сорокодневных свечечных бессонниц,
акселератов родом из пожаров,
шершавых пней, раскинувших колени
еленам, задолжавшим иллион…
…по небу ходит стадо амазонок,
и тянут грудь – перуну, чтоб отрезал,
окрашивая жертвенник рассвета…
(осталось так недолго полу-спать)
великий джинн на сонной колыбельной
раскачивает люльку сна, который
так трёт глаза свои, что рушит небо,
многоэтажки, хаты, степь, поля…
попробуй стать одной из амазонок.
не бойся: сон не пёс, клыки прозрачны,
позволь ему отрезать день из жизни,
отправь его стрелой на небеса.
не говори, что он капризен – как туманность,
как туча перед ливнем, – это просто
ресница.
потому-то он и плачет.
ведь ты не знаешь, на какой щеке…
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.
И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль —
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут —
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно…
Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак — старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
