Наблюдательность - инъекция демона. Выродившийся порок.
Цвет попадает в глаз, глаз - в землю... Несокрушима цепь.
Время заворачивается в цвета и контуры, как в комкий блин - творог.
Ты шевелишь губами.
Но с губ не стряхивается ни час, ни вечность, ни золотой рецепт.
Молчишь. Всматриваешься. Вздрагиваешь от осознания, что земля
на перекуре в тамбуре сжимается в мелочь, в щель.
Что гора переходит на красный улицу, подходит к менту и говорит: "Салям!"
Что из пещер доносится истерический смех мощей.
Что каннибалы, передающиеся пятачком из ладони - в пригород кулака,
пожирают себя самих.
Что монументы страдают без зеркала, смотрят в твоё лицо,
омоноличивая его. Что спокойствие молока
растирает по-детски слёзки, если из него удалить кольцо.
Что случившийся прыщик переворачивает историю на сорок сорочьих уст.
Что заклинивший слив в мозгу убивает в тебе Наполеона и двух Кусто...
...Молчишь.
Наблюдаешь, как плодятся мухи и дорожает пульс,
как на острове Голод фитнесы вьют гнездо,
как повидло эскапирует из засушенного кренделька -
словно вода, уходящая от островных отстоев,
как насилуют девочку, заигравшуюся у ДК,
как потом эта девочка учится хохотать и чрезмерно стоить,
как прошедший войны отдаёт свою кровь с мочою нелечащей простыне,
а сынок приникает к оазису огненному, как к звёздочке - сателлит...
Наблюдательность - инъекция демона.
Время ползёт тараканчиком по стене.
Непонятно: отвернуться? зажмуриться? раздавить?
Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.
Дева тешит до известного предела -
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела!
Ни объятья невозможны, ни измена.
* * *
Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.
Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных -
лишь согласное гуденье насекомых.
* * *
Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он - деловит, но незаметен.
Умер быстро - лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.
Рядом с ним - легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.
* * *
Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.
И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники - ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.
* * *
Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела -
все равно что дранку требовать от кровли.
Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я - не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.
* * *
Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.
Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, - или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
* * *
Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.
Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.
* * *
Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.
Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.
* * *
Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.
Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке - Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.
март 1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.