выставлять буквы, как молоко ежам и гадюкам,
выставлять руки, как шлагбаум тебе, перемолотому
медленными,
выставлять мясо
людоедам и хищным птицам, –
ощущая себя
подземным вулканом,
начинающим своё извержение
за миг до падения
огромного метеорита,
ощущая себя
стаканом газировки, испускающим
вздохи пузырей,
ощущая себя
болью, наступающей
задолго до наступления
официальной боли
.. спусковой крючок тронут.
мои китайцы
предупреждают лучше
твоих минздравов.
я им верю.
2
… радио шаманов,
тшшшш эфэм,
тигр в шезлонге,
искушение оставаться, когда всё говорит уходить…
сложить в рюкзак землю и распашонку,
в которой родился.
распашонка будет твой гид –
пеленгатор, ловец запахов безопасных хижин,
чистого леса и световых столбов…
оставайся!
тут дышит небо – нордичный хищник,
деревянный воздух тихо кусает бровь…
оставайся здесь – укрощающим пятна света,
разбросавшим кости времени в сон пещер…
… на шамановой шее улыбаются на дессертной
амулетной ложке
змей,
огнебог,
кащей.
3
да, говорю тебе, да –
я тоже видела железные стрелы,
я тоже видела закутанного в облака дракона,
я тоже была Той.
да, говорю тебе, да,
я тоже уходила туда, где они падают,
я собирала их пёрышки до падения,
я их гладила.
да, дура, да!
вот и платье помялось – воздух
ребёнком испуганным
в складках лицо прятал –
и оно растекалось ртутью
(ты слышишь – ртутью!)
так просто…
и только птицы
забивались в родинки,
и только зубры
размножались в жировых складочках,
только ветер
на губах огонь разводил –
посмотри на меня!
ты тоже это видишь?
4
она говорит: «смотри, взорвался», – и смотрит вдаль.
китайцы висят на ветке, как гроздь ворон.
… я точка, танцуемый воздух и звёздный тальк,
я дочка, кусок земли – ей удар и бронь.
она говорит: «воронка, столбы, когтей
незнамо чего по небу горят следы».
... я глохну, как тень, что теряет свою же тень,
бледнею, как волос чернющий в толпе седых.
она говорит: « а не хочешь вернуться в То –
впитать в себя лихо, как маслице натощак?»
«ты кто?» – отвечаю, лёгкий шлепок хвостом
пытаясь догнать.
… заплетается в шаге шаг.
5
… возможно, она китаянка.
может, тунгусская ящерица
со связками комаров и гнуса
на дряблой шее.
может, она – арпеджио страха
ядра планеты,
бьющего ключом
по голове и локтю.
может, она – сон,
которому снится человек,
которому нужно присниться
и рассказать,
что завтра
будет мира
меньше на человека, а того
не будет вовсе.
может,
она – я,
которая себя не помнит.
может,
она – мох
на моей памяти –
глухонемой мох,
говорящий с избранными
пузырьками газировки в крови
или предчувствием зла.
6
белая,
ну какая же, как не белая,
чёрная,
ну какая же, как не чёрная –
земля в ожидании лиха.
изумрудная –
открывающая ядра красному,
бледно-серая –
выдающая плоть на жертвенник,
сизо-жёлтая –
как пустыня в охапке бури,
золотистая –
клад, которому быть разграбленным,
разнобёдрая –
вправо-влево успеть ей хочется:
хорошеет земля в ожидании нехорошего,
только больше – не фиолетовым.
7
я хочу, чтобы вы плакали –
будто ножницы,
ощущающие агрессию других ножниц,
будто дерево,
откричавшее пнём шишкам,
будто остров под душем
многих и многих вод.
я
хочу, чтобы вы радовались –
тому, что ножницы режут,
тому, что дерево плачет,
тому, что атланты – миф.
я
хочу, чтобы мир замер
в броне перед катастрофой,
которая не случится…
– вот так они и немеют, –
говорит место, которое было – лес,
а стало –
просто место,
общее и ничьё.
8
… вот так и мелькает вулкан.
вот так – быстро:
сначала
ядро земли перекатывается к желудку,
сначала
родинки начинают пульсировать, как котяры
земли, услышавшие инопланетный шорох
шерсти иных котов (или лучше – кошек?),
шерсти из льда и серы, железа, смерчей,
шерсти, стирающей кошек, котов и землю –
так начинает вулкан.
позже
свет подхватывает этот реквием
тонной света,
ветер подхватывает это безумие
странным громом,
китайцы всего земного шара
читают в унисон последнее предупреждение –
и я слышу
каждое слово,
и каждое слово – страшно….
выставлять буквы –
молоком для гадюк и кошек,
выставлять руки,
защищаясь от света в уши,
подставлять лобик –
может быть, тот, что Тот,
чиркнет ним, будто спичкой
или
чмокнет, милуя…
9.5
…я такая полная, что пустая –
не получается вспомнить будущее
далее колыбели
над которой воздух
китайскими бубенцами позвякивал:
осторожно,
оно летит…
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.
И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль —
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут —
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно…
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно…
Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно…
Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак — старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
