...содрать три шкуры с памяти о тех,
кого - ни-ни - обратно. Помнить тех, что
висят в шкафу в углу смешной одеждой.
Ушли под ластик. Выцвели, как мех.
Любить друзей, как высушенный борщ,
от колыбели - и до бокса в боксе...
Качать на блюдце взгляд их, будто рожь,
лелеять их наивные угрозы,
что мол, "вернусь!"
Барахтаться в стогу
иголок. Заводить, как таксу, свечку.
Рыдать над опрокинутой аптечкой
(не пригодилась)...Лаять сапогу
дырявому, что ехать было надо,
но раньше... Не срослось. И что теперь...
Людей не всходит влажная рассада.
Людей выносят, телефонный нерв
задев дрожащим го-ло-сом... Понура
попытка недослышать, не суметь...
.. а сонный месяц, приручивший смерть,
на память клеит даты, словно шкуры.
***
Содрать три шкуры. Лепесток, лети -
в чалму диагональных тонких линий,
где хлеб растёт сквозь сердце мерзлоты
и мясо щиплют тощие павлины,
где спит Жар-зверь, кусающий взасос
(во сне) за пятки деточек-микстуру,
где у земли не существует ось,
а только осы
или только зубры,
где ни один не бродит терапевт,
где ни один ведьмак не жрёт лягушек,
откуда на заплаканный обед
уходят тише
и приходят - гуще...
Обступает меня тишина,
предприятие смерти дочернее.
Мысль моя, тишиной внушена,
порывается в небо вечернее.
В небе отзвука ищет она
и находит. И пишет губерния.
Караоке и лондонский паб
мне вечернее небо навеяло,
где за стойкой услужливый краб
виски с пивом мешает, как велено.
Мистер Кокни кричит, что озяб.
В зеркалах отражается дерево.
Миссис Кокни, жеманясь чуть-чуть,
к микрофону выходит на подиум,
подставляя колени и грудь
популярным, как виски, мелодиям,
норовит наготою сверкнуть
в подражании дивам юродивом
и поёт. Как умеет поёт.
Никому не жена, не метафора.
Жара, шороху, жизни даёт,
безнадежно от такта отстав она.
Или это мелодия врёт,
мстит за рано погибшего автора?
Ты развей моё горе, развей,
успокой Аполлона Есенина.
Так далёко не ходит сабвей,
это к северу, если от севера,
это можно представить живей,
спиртом спирт запивая рассеяно.
Это западных веяний чад,
год отмены катушек кассетами,
это пение наших девчат,
пэтэушниц Заставы и Сетуни.
Так майлав и гудбай горячат,
что гасить и не думают свет они.
Это всё караоке одне.
Очи карие. Вечером карие.
Утром серые с чёрным на дне.
Это сердце моё пролетарии
микрофоном зажмут в тишине,
беспардонны в любом полушарии.
Залечи мою боль, залечи.
Ровно в полночь и той же отравою.
Это белой горячки грачи
прилетели за русскою славою,
многим в левую вложат ключи,
а Модесту Саврасову — в правую.
Отступает ни с чем тишина.
Паб закрылся. Кемарит губерния.
И становится в небе слышна
песня чистая и колыбельная.
Нам сулит воскресенье она,
и теперь уже без погребения.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
