С Золушками – Принцы, с Русалочками – Ведьмы, со мной – моча
говорит вселенская. У меня в мышей превращается вся парча
шторок наглазных ресничных. Я – гостиница. Я – зараза.
Мир меня ненавидит. Говорит со мной только склеп.
Только молот. Только серп, что от серпа ослеп.
Я сочиняю им рэп, хотя не умею, увы, ни разу
вскрикнуть, ни разу – ёкнуть, ни разу – в кровь
уши порвать песчаному пастбищу для коров
из бумаги миллиметровой, мууучащих по заказу.
Ясен мой перец, пресный мой хрен, любовь моя
жизня, чё ж нам не лапалось нихуя,
кто ж нам железную мусорку-ложе сглазил?
Кто ж отбивал тя, кто ж мне любилку то всю отбил,
кто свои руки в соплях моих мыл, дебил,
кто ж на орехи мне выдал песнями мимо песен?
Давай – в последний! – я тебе выговорю, наговорю,
заговорю, завоняю воздухом в шерсть хорю,
тоскою-жизнью?..
… а мне отвечают то скот, то бездна…
***
«Чё-чок-чок, чок, ухажорка нищих, мажорка бедности,
выкидыш окосевшей амбивалентности,
хошь – в морду?» – Время спрашивает, и тык – орешек.
А ты ему – в шёрстку блошек, в ебальце – лакомство,
а ты ему в жилетку выхаркалась вся, наплакалась,
легла, ножонки сложила порознь, монетку – решкой…
Утя-тя-утя, вторая мировая, шестая военная,
тело твоё бренное, несовременное,
неудачная проба не выстоять, обоссаться –
девочкой, у которой в рейтузиках – птичка-девочка,
ниточкой, хипповой зелёной фенечкой…
Где же этот ваш орешек греческий, где катарсис?
Удочка закинута в телевизоры,
курочка в духовке шелестит визами и франшизами,
супермен на экране всю кровушку вылил, а хо ебаться….
И ты по таким другим, не суперам, ярославновый рэп на балконе хныкаешь,
и ты по другим, в больничках запущенных, в драках диких о-
брезаннных, вой превращаешь в орех-катарсис,
да – в зубки, в сутки, в посудку, в обритые чаем часики,
в кошмары трафика, в кукольные экстазики, –
а они – молочные-молочные все такие, катарсис-то и не кончить…
Девочка, бесцветный свет светофора, маечка
с шипами, в кармане – кровь стопаря-мерзавичья,
язык на ветру развевается, будто пончо…
…а храм разрушен.
А голуби перекормлены
и жиром бесятся в кабаках у гоблинов
на подбородках, и в подворотенке солнцерезчик
нож точит…
Слепой старик, в переходе клянчащий,
один-единственный, сидит безногим седым мазаищем,
читая твой обручальный с вечностью тощий рэпчик…
Светало поздно. Одеяло
Сползало на пол. Сизый свет
Сквозь жалюзи мало-помалу
Скользил с предмета на предмет.
По мере шаткого скольженья,
Раздваивая светотень,
Луч бил наискосок в "Оленью
Охоту". Трепетный олень
Летел стремглав. Охотник пылкий
Облокотился на приклад.
Свет трогал тусклые бутылки
И лиловатый виноград
Вчерашней трапезы, колоду
Игральных карт и кожуру
Граната, в зеркале комода
Чертил зигзаги. По двору
Плыл пьяный запах - гнали чачу.
Индюк барахтался в пыли.
Пошли слоняться наудачу,
Куда глаза глядят пошли.
Вскарабкайся на холм соседний,
Увидишь с этой высоты,
Что ночью первый снег осенний
Одел далекие хребты.
На пасмурном булыжном пляже
Откроешь пачку сигарет.
Есть в этом мусорном пейзаже
Какой-то тягостный секрет.
Газета, сломанные грабли,
Заржавленные якоря.
Позеленели и озябли
Косые волны октября.
Наверняка по краю шири
Вдоль горизонта серых вод
Пройдет без четверти четыре
Экскурсионный теплоход
"Сухум-Батум" с заходом в Поти.
Он служит много лет подряд,
И чайки в бреющем полете
Над ним горланят и парят.
Я плавал этим теплоходом.
Он переполнен, даже трюм
Битком набит курортным сбродом -
Попойка, сутолока, шум.
Там нарасхват плохое пиво,
Диск "Бони М", духи "Кармен".
На верхней палубе лениво
Господствует нацмен-бармен.
Он "чита-брита" напевает,
Глаза блудливые косит,
Он наливает, как играет,
Над головой его висит
Генералиссимус, а рядом
В овальной рамке из фольги,
Синея вышколенным взглядом,
С немецкой розовой ноги
Красавица капрон спускает.
Поют и пьют на все лады,
А за винтом, шипя, сверкает
Живая изморозь воды.
Сойди с двенадцати ступенек
За багажом в похмельный трюм.
Печали много, мало денег -
В иллюминаторе Батум.
На пристани, дыша сивухой,
Поможет в поисках жилья
Железнозубая старуха -
Такою будет смерть моя...
Давай вставай, пошли без цели
Сквозь ежевику пустыря.
Озябли и позеленели
Косые волны октября.
Включали свет, темнело рано.
Мой незадачливый стрелок
Дремал над спинкою дивана,
Олень летел, не чуя ног.
Вот так и жить. Тянуть боржоми.
Махнуть рукой на календарь.
Все в участи приемлю, кроме...
Но это, как писали встарь,
Предмет особого рассказа,
Мне снится тихое село
Неподалеку от Кавказа.
Доселе в памяти светло.
1980
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.