Не рождённый вечно, шлю тебе из гробниц
городских окраин мусорный запашок,
пьяный стон в-оконнный кукольных ммм-певиц,
крошку сандвича, курицу с яйцами "арт-о-шок".
Выхожу из ковдры - русалкою - щекотать
пустоту полувсхлипами с паузой на полста...
Я хотела бы - пусть - глагольно! - прощебетать
недоарию с плитки голенького листа -
зажимая вздох. Зажигая на кухне свет.
Приглашая слететь на чайник сто тысяч зим, -
чтоб запомнили холод, шею в поклоне "зет",
и как ангел дохлый пил из горла бензин
(бегемотом), как - рождённым в минувших снах -
рифмачам, калигулам, висельникам, - в губах
подавала сердце, беглой салфетки взмах
подавляла нервным хлопком, и хлопок тот пах
хлопковым недобеленным пустячком...
Как в окне крошились, будто намокший мел,
проходящие мимо. Как рос огонь пучком
в плоскодонке луковки. Как он недоумел,
не нашедший бархата тянущих - "поддержи!" -
лоскутков, под перстнями спрятавших "зябко, зяб...."
обдирает с бледности ёлочковым стеклом,
а в чулке а-мур-мурчики топятся, как в пруду...
Бахрома теней кошлатится за углом.
Под углом.
Под столиком.
Вынесут, украдут
волшебство задумчивой, выжатой самоты,
одиночество армий зим в крошках чёртвых бул...
А потом в окно - морозы, как те менты.
Увезут меня к кобылкам ночным в Стамбул -
да не к тем, земелям, - к землянкам, к таким земным,
как и я, ушедшим к "имеющим быть рождён-
ным столетие после"* - к тем, что, как белый дым,
выпадают безжённым плесенью на батон...
*К тебе, имеющему быть рожденным
Столетие спустя, как отдышу.
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная -
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда -
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
