Не рождённый вечно, шлю тебе из гробниц
городских окраин мусорный запашок,
пьяный стон в-оконнный кукольных ммм-певиц,
крошку сандвича, курицу с яйцами "арт-о-шок".
Выхожу из ковдры - русалкою - щекотать
пустоту полувсхлипами с паузой на полста...
Я хотела бы - пусть - глагольно! - прощебетать
недоарию с плитки голенького листа -
зажимая вздох. Зажигая на кухне свет.
Приглашая слететь на чайник сто тысяч зим, -
чтоб запомнили холод, шею в поклоне "зет",
и как ангел дохлый пил из горла бензин
(бегемотом), как - рождённым в минувших снах -
рифмачам, калигулам, висельникам, - в губах
подавала сердце, беглой салфетки взмах
подавляла нервным хлопком, и хлопок тот пах
хлопковым недобеленным пустячком...
Как в окне крошились, будто намокший мел,
проходящие мимо. Как рос огонь пучком
в плоскодонке луковки. Как он недоумел,
не нашедший бархата тянущих - "поддержи!" -
лоскутков, под перстнями спрятавших "зябко, зяб...."
обдирает с бледности ёлочковым стеклом,
а в чулке а-мур-мурчики топятся, как в пруду...
Бахрома теней кошлатится за углом.
Под углом.
Под столиком.
Вынесут, украдут
волшебство задумчивой, выжатой самоты,
одиночество армий зим в крошках чёртвых бул...
А потом в окно - морозы, как те менты.
Увезут меня к кобылкам ночным в Стамбул -
да не к тем, земелям, - к землянкам, к таким земным,
как и я, ушедшим к "имеющим быть рождён-
ным столетие после"* - к тем, что, как белый дым,
выпадают безжённым плесенью на батон...
*К тебе, имеющему быть рожденным
Столетие спустя, как отдышу.
От отца мне остался приёмник — я слушал эфир.
А от брата остались часы, я сменил ремешок
и носил, и пришла мне догадка, что я некрофил,
и припомнилось шило и вспоротый шилом мешок.
Мне осталась страна — добрым молодцам вечный наказ.
Семерых закопают живьём, одному повезёт.
И никак не пойму, я один или семеро нас.
Вдохновляет меня и смущает такой эпизод:
как Шопена мой дед заиграл на басовой струне
и сказал моей маме: «Мала ещё старших корить.
Я при Сталине пожил, а Сталин загнулся при мне.
Ради этого, деточка, стоило бросить курить».
Ничего не боялся с Трёхгорки мужик. Почему?
Потому ли, как думает мама, что в тридцать втором
ничего не бояться сказала цыганка ему.
Что случится с Иваном — не может случиться с Петром.
Озадачился дед: «Как известны тебе имена?!»
А цыганка за дверь, он вдогонку а дверь заперта.
И тюрьма и сума, а потом мировая война
мордовали Ивана, уча фатализму Петра.
Что печатными буквами писано нам на роду —
не умеет прочесть всероссийский народный Смирнов.
«Не беда, — говорит, навсегда попадая в беду, —
где-то должен быть выход». Ба-бах. До свиданья, Смирнов.
Я один на земле, до смешного один на земле.
Я стою как дурак, и стрекочут часы на руке.
«Береги свою голову в пепле, а ноги в тепле» —
я сберёг. Почему ж ты забыл обо мне, дураке?
Как юродствует внук, величаво немотствует дед.
Умирает пай-мальчик и розгу целует взасос.
Очертанья предмета надёжно скрывают предмет.
Вопрошает ответ, на вопрос отвечает вопрос.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.