… что бы ни говорили о хрупком мире,
с щупальцами великого и седого,
выйдешь однажды к чёрту на остановку
и обнаружишь: мир – как укус москита,
тысяча миллионов укусов, то есть,
атомом к атому – он ведь кусает рядом…
он не кусает – он вводит в квадраты корни,
и ненасытны в его хоботке беззвучном,
жаждущем полупрозрачной хрустальной плазмы,
эти холодные люстры над остановкой,
эти горячие ручки в руках прохожих,
эти три дэ гелия вечной лампы,
это беззвучное трение о поверхность
чёрнокачанной капусты асфальта в марле
мшистых мышистых контуров грязных лапок
в белых носочках, которые пропускают
снова и снова укусы, плевки и корни…
перекись, утро, перекись… скисло днище
утра. немного мази, немного соли,
пара пакетов из распродаж парадных,
пара перьинок, чтоб щекоталось больше,
перекись снова, тонкая паутинка
кожи, которая кожей не хочет тонко
биться о шрамы, которых не будет, что бы
ни говорили о том, что мирок – как мамонт:
давит на горло, в котором уснул кулончик,
жаренный в вороте.
… так протекает лето
током троллейбуса по проводам. так зимы
перетекают в воробушка на обломках
бледных биг-бордов в пыльных прозрачных масках.
так протекает осень, как нос – в платочек.
только весна поджидает у рыбной лужи
рыбный автобус на чёртовой остановке,
как сумасшедшая, трубно бубня прохожим,
что хрупкий мир повернул налегке налево,
что нам нельзя на повторе свернуть налево,
что это лево попозже сойдётся с прямо
и нежный ветер обдует легонько ноги
и забинтует ноги воздушной мазью,
и жизнь застынет антимоскитной сеткой
на неизвестном чьём-то косом балконе
под невесомой щекоткой шального ветра
и белой марлей из твоего дыханья
Облетали дворовые вязы,
длился проливня шепот бессвязный,
месяц плавал по лужам, рябя,
и созвездья сочились, как язвы,
августейший ландшафт серебря.
И в таком алматинском пейзаже
шел я к дому от кореша Саши,
бередя в юниорской душе
жажду быть не умнее, но старше,
и взрослее казаться уже.
Хоть и был я подростком, который
увлекался Кораном и Торой
(мама – Гуля, но папа – еврей),
я дружил со спиртной стеклотарой
и травой конопляных кровей.
В общем, шел я к себе торопливо,
потребляя чимкентское пиво,
тлел окурок, меж пальцев дрожа,
как внезапно – о, дивное диво! –
под ногами увидел ежа.
Семенивший к фонарному свету,
как он вляпался в непогодь эту,
из каких занесло палестин?
Ничего не осталось поэту,
как с собою его понести.
Ливни лили и парки редели,
но в субботу четвертой недели
мой иглавный, игливый мой друг
не на шутку в иглушечном теле
обнаружил летальный недуг.
Беспокойный, прекрасный и кроткий,
обитатель картонной коробки,
неподвижные лапки в траве –
кто мне скажет, зачем столь короткий
срок земной был отпущен тебе?
Хлеб не тронут, вода не испита,
то есть, песня последняя спета;
шелестит календарь, не дожит.
Такова неизбежная смета,
по которой и мне надлежит.
Ах ты, ежик, иголка к иголке,
не понять ни тебе, ни Ерболке
почему, непогоду трубя,
воздух сумерек, гулкий и колкий,
неживым обнаружил тебя.
Отчего, не ответит никто нам,
все мы – ежики в мире картонном,
электрическом и электронном,
краткосрочное племя ничьё.
Вопреки и Коранам, и Торам,
мы сгнием неглубоким по норам,
а не в небо уйдем, за которым,
нет в помине ни бога, ни чё…
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
