Морщится море, сдвигает брови,
Бросает волны сердито на галечный берег,
Ветер августовский обжигает болью.
И только чайки
Летают так, как будто ветер – опора крыльям,
Скользят по твёрдости воздуха виртуозно,
Вираж над рябью –
И, легко касаясь вершин водяных горок,
С хохотом (над нами бескрылыми смеются)
По пологой – вверх и вниз, и вверх.
Рядом дети чаек, серые чертенята,
Пищат, сверлят мозг ультразвуком:
«Дай рыбки, мама, дать покушать!», –
Мама-чайка не выдержит воплей
И отдаст рыбку вкусную со вздохом:
«Дети…»
А чаечата неловко (сейчас разобьются)
Вираж за виражом:
«Земля, дай разрешение на посадку!» –
Пытаются подлететь к кормилице, тщетно,
Ветер сносит в воду, плюх! Ну, слава Богу, сел…
Оказывается, летать – это просто,
После тысячного раза легко
Скользить по плотности воздуха.
Виртуозы воздушных пространств,
Чайки, всю жизнь тренируются,
Жизнь – это полёт.
Удачи!
Скоро, скоро будет теплынь,
долголядые май-июнь.
Дотяни до них, доволынь.
Постучи по дереву, сплюнь.
Зренью зябкому Бог подаст
на развод золотой пятак,
густо-синим зальёт Белфаст.
Это странно, но это так.
2
Бенджамину Маркизу-Гилмору
Неподалёку от казармы
живёшь в тиши.
Ты спишь, и сны твои позорны
и хороши.
Ты нанят как бы гувернёром,
и час спустя
ужо возьмёт тебя измором
как бы дитя.
А ну вставай, учёный немец,
мосье француз.
Чуть свет и окне — готов младенец
мотать на ус.
И это лучше, чем прогулка
ненастным днём.
Поправим плед, прочистим горло,
читать начнём.
Сама достоинства наука
у Маршака
про деда глупого и внука,
про ишака —
как перевод восточной байки.
Ах, Бенджамин,
то Пушкин молвил без утайки:
живи один.
Но что поделать, если в доме
один Маршак.
И твой учитель, между нами,
да-да, дружок...
Такое слово есть «фиаско».
Скажи, смешно?
И хоть Белфаст, хоть штат Небраска,
а толку что?
Как будто вещь осталась с лета
лежать в саду,
и в небесах всё меньше света
и дней в году.
3. Баллимакода
За счастливый побег! — ничего себе тост.
Так подмигивай, скалься, глотай, одурев не
от виски с прицепом и джина внахлёст,
четверть века встречая в ирландской деревне.
За бильярдную удаль крестьянских пиров!
И контуженый шар выползает на пузе
в электрическом треске соседних шаров,
и улов разноцветный качается в лузе.
А в крови «Джонни Уокер» качает права.
Полыхает огнём то, что зыбилось жижей.
И клонится к соседней твоя голова
промежуточной масти — не чёрной, не рыжей.
Дочь трактирщика — это же чёрт побери.
И блестящий бретёр каждой бочке затычка.
Это как из любимейших книг попурри.
Дочь трактирщика, мало сказать — католичка.
За бумажное сердце на том гарпуне
над камином в каре полированных лавок!
Но сползает, скользит в пустоту по спине,
повисает рука, потерявшая навык.
Вольный фермер бубнит про навоз и отёл.
И, с поклоном к нему и другим выпивохам,
поднимается в общем-то где-то бретёр
и к ночлегу неблизкому тащится пёхом.
1992
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.