когда твой Израиль дальше
мятого снега и его тяжких дум
когда твоё солнце пытается лизнуть мой лёд
я могу уверенно сказать, что мы с тобой – наши
хотя мы на расстоянии миллиардов лун
и между ними – твои сорок – кто-то врёт
он чихает и его мучает тысячелетний кашель
ты нежно укутываешь Его в клетчатый плед
растираешь грудь барсучьим салом
такое ощущение, что ни тебя, ни меня давно уже нет
что вообще вдруг никого не стало
а Он тяжко кряхтит и требует микстуру
зовёт: «Дорогая Роза, приготовьте глинтвейн
и пару кубиков новокаиновой блокады»
ты втираешь Ему в спину свои годы
вкалываешь обезболивающие лямуры
он становится бодрее и живей
ты называешь его луговой собачкой, он морщится
и говорит: «Не надо, я давно стал твоим крысом
Фёдором, стою пред тобой на задних лапках
вот-вот стану лысым
буду ходить в твоих тапках
и вести Шорт»
Боясь расплескать, проношу головную боль
в сером свете зимнего полдня вдоль
оловянной реки, уносящей грязь к океану,
разделившему нас с тем размахом, который глаз
убеждает в мелочных свойствах масс.
Как заметил гном великану.
В на попа поставленном царстве, где мощь крупиц
выражается дробью подметок и взглядом ниц,
испытующим прочность гравия в Новом Свете,
все, что помнит твердое тело pro
vita sua - чужого бедра тепло
да сухой букет на буфете.
Автостадо гремит; и глотает свой кислород,
схожий с локтем на вкус, углекислый рот;
свет лежит на зрачке, точно пыль на свечном огарке.
Голова болит, голова болит.
Ветер волосы шевелит
на больной голове моей в буром парке.
1974
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
