Пещера… Холм… Безумие клепсидр
(в потоп и топот?) – за дырою – в спирт
и спирит жизни, что прекрасна… Сыт
по горло страх. Стакан – наполовину.
Я – взаперти, но верую: рука
сигналит чьим-то архи-дуракам-
любовям и укусам… Как варан,
таращится душа холмища в спину.
Кошмар, травой приколотый к холму.
Надкушенное яблоко в дыму
Помпеи солнца. Тонущей Муму
за пазуху холму спадает туча…
Я тут сижу – как муха – в лапте. Я –
репейник шестилапый. Колея
кривящих листьев. Клювик муравья.
Горбатый холм, прошу тебя, – не мучай!
В гортани мха, в жилистом мясе трав,
под соком сногопадистых приправ
и дождепадов – серая икра
лягушки на листочковой подушке –
сижу. Корона воздуха горчит.
Коронка неба по икре стучит.
Сломает ли керамика лучи?
А, может, – лопну, словно погремушка –
от первозуба, первоторжества?..
На запертом холме не видно шва.
Под скошенной травой – что я – жива, –
не разглядеть: ни личика не видно,
ни сгиба в локте, ни иссохших снов…
Бежит по кочкам года колесо.
Помпея солнца тухнет над числом
«употребить до…
……………..( атакам в клепсидре»)
*
Как жизнь совершенна…
Я – мякоть воды в Атакаме.
Жуёшь совершенно, о лихо, простуду на пальцах…
Не спрашивай: «есть или…» , лихо, – ты, лихо, не Гамлет,
и я ведь – не гниль, хотя волосы – с запахом датства.
Жуёшь совершенно тоску дождевинок в глазницах…
Не спрашивай, больно ли, лихо, – ты любишь, чтоб больно.
По блюду башкой боль летит, как летит колесница
по небу, по миру…
Каёмочных блюдечек полон
желудок твой, лихо, – фарфор и отрава кентавров,
отрава не-людских, фавнических тёмных печёнок…
Ударь меня, лихо, о зубы, как блюда – в литавры!
Отъешь мой хрю-хрюшевый хрящик и пульсик копчёный!
Я – мякоть земли в океане. Я – плод Атакамы.
Я – кожа воды. Сухожилие плоти блаженок.
О, как совершенно ты, лихо, зубовные гаммы
ведёшь по спине!.. И от этого жизнь – совершенна…
*
Янтарным кулаком – о стену.
Полынной ложкою – в живот…
А боль – бессмертна и нетленна:
язык то свой, то твой жуёт.
Как добры молодцы, из печки
не скачут Страх и панский Спирт….
Термитник. Магазин. Аптечка.
Свеча с свечою говорит.
В кружочках на стекле, где Деда
мешком не тёрся, как маньяк, –
такая тёплая планета,
на ней – размазанный форшмак
из «хны» и хны, но красно-ржавой
(повесишь – шариком – на ё?)
…язык шершавый ночи-шавки
манерно лижет «остриё»
вешонки «без пяти обнова»
(мне б – кожи… съедена… до снов…)
… без двух…
(а мясо – хвостик ловит,
чтоб перебросить память…)
…всё.
Свеча с свечою. Пир лечебный
под этот самый новый год.
И твою кожу, как священник,
иглицей ёлка отпоёт.
*
…глотая переменный ток из банки,
глодая перочинный ложь из будней,
я буду слушать бред агоний Ванги,
растить в ладонях перчики и клубни
картошки – с картой жизни без пометок,
салата – в сале солнца, что подохло…
Танцуют гопачок в глазах монеты.
Снимает колпачок с иголки дохтур –
весёлый и разбавленный, как вера
в немедленное завтра – с гибкой планкой
для прыгунов в ничто, где, выгнув нервы,
как шеи, мысли сладкий запах манго
глотают,
где Италии лимонник,
как поцелуй, влипает в чьи-то губы,
где красный глаз, как сам себе садовник,
растит картинку – и картинку любит…
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
