Я тебя не люблю.
Я – животное со священной
близорукой зализанной верой в пустырь под шерстью.
Я храню себя от охоты на тень движений.
Я храню себя от ищеек добра, нашельцев
из земли Быто-Юга,
от зомби луны под воем,
от данайцев с костями уюта и превосходства…
Приходи ко мне прохрипеть, умирая, кто я…
Я тебе покажу, как кровь на крови с-пасётся…
Приходи умирать, как вода – на губах сирени,
как растение с шеей жирафьей, прохладно-слабой, –
на глазах моих. Чтобы глаза запеклись, как гренки.
Чтоб удили глаза эту боль, словно тину – цапли
из парящего озера боли земли – и рая,
принимающего, как дева, лягушек божьих
и норушек сиамских…
…как долго я умирала
без любви! – как слепой поцелуй, без губы и ножек,
умирал на весу,
на суку,
на подпиле розы,
на осине из тел, опечатанных пчёльно скукой…
И хихикал в часах безкукушных ослёныш-космос.
И так страшно хихихикал! – немой тишиной без звука…
Я так долго кончалась – на донышке фляги ветра,
на которой играет в пустыне он чунга-чангу…
Вот и кончилась вся.
Только воздух дрожит, как Вертер,
на потресканном зеркальце.
Только легонько шамкать
пальцы пробуют…
Приходи к ним! – мерцать и жалить,
словно водоросль – камень,
как будто зверёныш – ветку…
Приходи расцветать – драконом на звёздной шали, –
горькой шали, зверёныш. Горче правдивой редьки…
Я тебя не люблю.
Я – животное с правом гризли.
Я – желудок глагола, который нельзя – опошлен.
Приходи ко мне потереться прощаньем с жизнью,
нацарапанной наискось по обгоревшей коже.
Приходи ко мне! – ранено, четверолапо, хромо.
Приходи ко мне! – тихим собором, дорожной пылью…
Когда ослик в часах расхохочется тухлым громом,
когда выхаркнут утро часы-кобылицы-в мыле, –
как вода – на сирени,
как солнца чаинка – в паре
над скривившимся озером рая,
как птенчик – в «падать»,
приходи умирать в мои руки:
по локоть – травы,
по плечо – сирень.
…и бабочки…
…и прохлада…
Так и надо, хороший мой.
Так нам двоим и надо.
Умирать и тереться смертью.
Иное – людям.
На весу…
На крови….
Лепестки – камнепад-лампадный…
И, как цапли, губы какое-то слово удят…
Встанешь не с той ноги,
выйдут не те стихи.
Господи, помоги,
пуговку расстегни
ту, что под горло жмёт,
сколько сменил рубах,
сколько сменилось мод...
Мёд на моих губах.
Замысел лучший Твой,
дарвиновский подвид,
я, как смешок кривой,
чистой слезой подмыт.
Лабораторий явь:
щёлочи отними,
едких кислот добавь,
перемешай с людьми,
чтоб не трепал язык
всякого свысока,
сливки слизнув из их
дойного языка.
Чокнутый господин
выбрал лизать металл,
голову застудил,
губы не обметал.
Губы его в меду.
Что это за синдром?
Кто их имел в виду
в том шестьдесят седьмом?
Как бы ни протекла,
это моя болезнь —
прыгать до потолка
или на стену лезть.
Что ты мне скажешь, друг,
если не бредит Дант?
Если девятый круг
светит как вариант?
Город-герой Москва,
будем в восьмом кругу.
Я — за свои слова,
ты — за свою деньгу.
Логосу горячо
молится протеже:
я не готов ещё,
как говорил уже.
1995
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
