Забреди в мой квартал, где цветочницы красят цветы
золотыми сердцами и дырами трепетных будней,
и лохматые звёздные звери, пытаясь сойти
с дымарей крестовидных – в картофельный пар обоюдно-
крепко-намертво-сваренных рук одичавших домов,
застряют на крестах – и прозрачная кровь вытекает
на цветы цвета сердца.
И бродит, как раненый волхв,
пёс со взглядом хромым и плешивыми больно-боками,
на которых – дары иссибиренных дворничьих язв…
Заплетает язык змей-горыныч троллейбусных схваток…
А цветочницы красят цветы, словно сумерек бязь, –
заводными огнями продутых ветрами палаток.
… исцеление рук целлофановой дрожью…
Копьё –
проржавевший от крови букет…
Со щитом, на цикадах
(вместо цыпочек),
ты пробираешься в дом-где-нас-нет,
и прозрачная грусть правит бал-маскарад мискоряда.
Раздеваясь и падая в мускусно-крысный платок,
в перекрёсток постелей, где – сбитая тень продавщицы
гладиолусной плоти,
ты видишь, как волк-потолок
скалит зубы на заячий след на щеке-плащанице:
контур сдержанных слёз,
муть-и-мачешных снов на краю,
счетоводства овечек, жующих оливковый садик,
и друзей, прошуршавших в густом муравьином строю –
выходивших по праздникам, чтобы поцёмочкать сзади –
как….
Ты знаешь, как кто.
… на столе покосилось копьё.
Мошкара, задыхаясь в сердечной гуаши, на тени
распадается…
Страх темноты – невидимка-шпион –
прижимается носом к мужчине, одетому в темень…
Забреди в мой квартал! Приведи все сердца, весь цветник! –
мне так страшно терять в темноте одичавшее «рядом»
двух ссобаченных страхов – бояться, что кто-то без них
замерзает в долине цветов, зацелованных градом…
Шел я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
Мчался он бурей темной, крылатой,
Он заблудился в бездне времен…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон.
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трем мостам.
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, — конечно тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце мое стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят — зеленная, — знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мертвые головы продают.
В красной рубашке, с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь, в ящике скользком, на самом дне.
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковер ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла!
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шел представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
И сразу ветер знакомый и сладкий,
И за мостом летит на меня
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
