Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значения которого он не может объяснить, лишается права писать и получает сто ударов розог
От себя не сбежишь – в барбарисовых пальцах боли
поперхнёшься соломкой, подстеленной под разломы, -
притворяясь монголом, ступившим на звёздный полюс,
набивая истомой тела души оскому.
Словно Карлсон, пропеллер целя на цели нищих,
словно женщина вправду, нежа-кляня товарок,
ты в себя сиганёшь, будто в Сену – протёкшей крышей,
и очнёшься в себе, как в сене – чумной огарок.
И сплетёшь из себя бумажных цветов гирлянду.
И задушишь подушкой писк волчий и пифий Майя…
И платком промокнёшь улыбку, как водкой – ландыш,
когда ближнему скажешь: «Слышишь? Я умираю –
от того, что город – чёрный, что ухо Бима,
от того, что блуждаешь, бьёшься – а мельник: «Глухо»…
Здесь сбивают людей, как махорки кровавый бивень.
Здесь ковчеги бросаются в мойку, а в мойке – сухо…
Леворукие ангелы крестятся мелко – снегом
из предплечья лета, летящего к птицам диким…
Барабаны будильников бьют, объявляя сектор
Невезения: густ крокодил. Не берёт мотыга
чешую не-встречаний, зияющих алой пастью.
Всё копаешь, копаешь… - Колодец. А клада – фига.
Нарывают часы. Опадает с мизинца пластырь
из терпилы-терпения. Колется ежевика
на подкладке ежовых варежек дяди Возраст.
Муми-тролль и Снусмумрик ходули глодают в гроте…
От себя не сбежишь, как от мухи, калеки, тоста:
то – Париж, то – три буквы. То – курица, то – работа»…
Говоришь: «Умираю». Тебе – про исчадья Африк.
Говоришь: «Заедает….» - Смеются. Суют закуску.
Не уходит, а «делает дело» всенощно маврик.
Сосёт пазуху камушек-кот на цепи тунгусской:
то – направо, то – влево… То – сон из руки, то – песню
из резиновой дудочки. То – иллионский бонус –
предвкушение радости, что – по-собачьи вместе,
и ступаешь какой-то Белкой на звёздный полюс –
и…. становишься спутником боли своей. И светишь,
как луна в Вальпургиеву ночь, что длиннее года…
Говоришь: «Умираю».
Тебе наливают ветер.
Нарезают плотву.
Прощаются.
И уходят.
Кухарка жирная у скаред
На сковородке мясо жарит,
И приправляет чесноком,
Шафраном, уксусом и перцем,
И побирушку за окном
Костит и проклинает с сердцем.
А я бы тоже съел кусок,
Погрыз бараний позвонок
И, как хозяин, кружку пива
Хватил и завалился спать:
Кляните, мол, судите криво,
Голодных сытым не понять.
У, как я голодал мальчишкой!
Тетрадь стихов таскал под мышкой,
Баранку на два дня делил:
Положишь на зубок ошибкой...
И стал жильем певучих сил,
Какой-то невесомой скрипкой.
Сквозил я, как рыбачья сеть,
И над землею мог висеть.
Осенний дождь, двойник мой серый,
Долдонил в уши свой рассказ,
В облаву милиционеры
Ходили сквозь меня не раз.
А фонари в цветных размывах
В тех переулках шелудивых,
Где летом шагу не ступить,
Чтобы влюбленных в подворотне
Не всполошить? Я, может быть,
Воров московских был бесплотней,
Я в спальни тенью проникал,
Летал, как пух из одеял,
И молодости клясть не буду
За росчерк звезд над головой,
За глупое пристрастье к чуду
И за карман дырявый свой.
1957
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Дизайн: Юлия Кривицкая
Продолжая работу с сайтом, Вы соглашаетесь с использованием cookie и политикой конфиденциальности. Файлы cookie можно отключить в настройках Вашего браузера.
