Художникам надо быть поскромнее и понимать, что они лишь зеркало... И фразы, которые через них идут — они очень часто идут откуда-то свыше, а не из них самих
Я грыз зубами пенистое пиво.
При свете нОчи бодрствовал во сне.
А тишина ревела и вопила
когда я был с толпой наедине.
Я проживал, как водится, в могиле,
в кромешной тьме сияющего дня.
Сомненья веры — лёгкие, как гири-
к вершине бездны вознесли меня.
И было наказание в награду
мне, грешному — хоть трижды свят и чист!
Бесформенно-изящный ангел ада
меня повёл в свой мрачный парадиз.
Ночное солнце шастало над нами
и серебрило чёрных листьев медь.
Стакан воды губительным цунами
накрыл земли расплавленную твердь.
Ярились злобно миротворцы в драке,
и дул самум, холодный как огонь.
Скелет распухший в затрапезном фраке
мне протянул мясистую ладонь.
В ней был зажат бокал вечнозелёной
сухой воды, бодрящей, как наркоз.
И выпил я за айсберг раскалённый,
пропоротый Титаником насквозь.
Стряхнув остатки радостного сплина
на оперенье радужных ворон,
свинцово-невесомым цепеллином
слетает с языка оксюморон.
Задумаешься вдруг: какая жуть.
Но прочь виденья и воспоминанья.
Там листья жгут и обнажают суть,
но то уже за гранью пониманья,
и зреет там, за изгородью, звук,
предощутим и, кажется, прекрасен.
Затянешься. Задумаешься вдруг
в кругу хлебнувших космоса орясин —
высотки, в просторечии твоём.
Так третье поколение по праву
своим считает Фрунзенский район,
и первое — район, но не державу.
Я в зоне пешеходной — пешеход.
В зелёной зоне — божия коровка.
И битый час, и чудом целый год
моё существованье — тренировка
для нашей встречи где-то, где дома
населены консьержками глухими,
сошедшими от гордости с ума
на перекличке в Осовиахиме.
Какая жуть: ни слова в простоте.
Я неимущ к назначенному часу.
Консьержка со звездою на хвосте
крылом высоким машет ишиасу.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
