Давным-давно случилась эта история. Так давно, что не осталось ни свидетелей её, ни участников.
В самом дремучем углу самого дремучего леса жили-были старик со старухой. Дни их были похожи, как листья на одном дереве. Они так давно состарились, что уже и не помнили, какими были в молодости. Со временем они перестали даже разговаривать, потому что научились понимать друг друга с полувзгляда. В общем, скучно жили, одиноко. Иногда, раз в два-три года, заглядывали к ним заблудившиеся охотники да путешественники. Переночуют, новости расскажут, дорогу выспросят и уйдут.
Однажды дождливым вечером раздался стук в дверь. На пороге стоял парень. На одном его плече висела тощая котомка, на другом - гусли. Самые настоящие, со струнами.
- Менестрель! - ахнули старики. А нужно сказать, что всей музыки у них было - птичье щебетание да ветер иногда гудел в трубе. Потому обрадовались они, пригласили парня в дом. Пока дед топил баню, бабка ставила кашу в печь, заваривала чай с лесными травами, перебирала банки с вареньем, выискивая самое вкусное, малиновое.
После ужина менестрель поблагодарил хозяев, взял гусли, ударил по струнам и запел. Он чередовал грустные и весёлые песни, бабка вытирала слёзы, дед притоптывал. И так полюбился им парень, что, переглянувшись, сказали старики хором:
- Оставайся у нас, милый человек. Сыном будешь, последние денёчки скрасишь.
Менестрель улыбнулся и ничего не ответил. Под утро старики задремали, а когда проснулись, парня уже след простыл. Только во дворе на лавке у колодца стояли два берестяных ведёрка с водой. И на том спасибо. Бабка хвать ведёрко, а поднять не смогла. "Совсем обессилела моя старуха", - подумал дед, взялся за другое ведёрко - и тоже не смог поднять. Удивились они, обошли лавку вокруг, взялась старуха за дедово ведро и легко подняла, никакой тяжести не почувствовала. А второе ведро уже в руках у деда, и тот, как пушинку, его с руки на руку перекидывает.
"Не простая, видать, вода, а именная, - поняли старики, - нужно её в особенное место вылить".
Недалеко от дома на горе, заросшей шелковистой травой, на самой её макушке росла огромная ива. Старик частенько сидел в тени кроны, глядя на резвящихся в небе птиц. Туда он и отнёс ведёрко, вылил воду у самых корней. Тотчас в этом месте забил родник, а из родника вырвался ручей и, журча, побежал с горы. И показалось старику, будто в звоне ручья звучит песенка:
Да на горке крутой
Ивушка стояла,
Поросла лебедой
Горка небывало.
По-над горкой крутой
Ласточка летала,
Я сапожки стачал
Мане чернобровой,
Говорю ей: постой
Посмотри обнову.
Бровью повела
Манечка печально,
А потом примерила...
Начинай сначала.
Старуха понесла своё ведро в другую сторону от дома, на лесную поляну, окружённую старыми высокими елями. Был там замшелый пенёк, на котором она любила отдыхать во время сбора ягод и грибов, слушая стрекот кузнечиков и наблюдая за бабочками, порхающими с цветка на цветок. Под корягу, что рядом с пенёчком, она и вылила воду из своего ведёрка. Тут же из-под коряги забил родник, а из родника вырвалась узкая речушка и побежала в лес. Прислушалась старуха, и показалось ей, будто поёт речушка песенку:
Как бросала я венок во холодну реченьку,
До утра ждала-ждала, что веночек выплывет.
А молва тем временем с ветром опрометчиво
Разносила весточку под ночными крыльями.
Как коснулось то крыло суженого милого,
Чёрной вестью донесла, что его любавушка,
Не дождавшись бела дня, утонула, сгинула,
Не гулять ей, а лежать под холодным камушком...
С этого дня старики почти не виделись - он с самого утра уходил на горку к своему ручью, а она - на лесную поляну к своей речушке. И до самой ночи сидели и слушали.
Да вот беда - песенки звучали всё тише и тише, и настал день, когда старик не услышал ничего, кроме журчания воды.
Тогда решил он пойти вниз по течению в надежде, что догонит песенку. Шёл три дня и три ночи. К ногам то ластились травы, то пружинил мох, то чавкала топь. И опять травы, и опять мох. Только песенки не было - ручей весело бежал вперёд, уводя его всё дальше и дальше от дома.
На четвёртый день пути его ручей, а это был именно его ручей, и больше ничей, влился в какую-то речушку и, наполнив её, побежал дальше полноводной рекой. В месте слияния кружился омут, манил, приглашал. Оглянулся старик вокруг напоследок и вдруг увидел свою старуху. Та шла по берегу речушки и, дойдя до омута, бросилась в воду. Старик, не раздумывая, прыгнул за ней.
Река бережно подхватила обоих, вынесла на берег, усадила на песчаный пляж. Глянул старик на старуху, а вместо неё - девушка сидит, коса русая по пояс, глаза что озёра карельские, и внимательно в речку глядится. Закрыл он лицо рукавом, чтоб не увидела она выцветшей кожи да морщин глубоких. А девица взяла его за руку, подвела к реке.
- Смотри!
Посмотрел он, а в воде, как в зеркале, отражается парень - молодой, черноглазый, черноволосый.
Поняли они тогда, что подарил им менестрель. И зажили счастливо, в любви и согласии. Дом построили на самом берегу. Речку назвали - Менестрель.
Скоро родился у них сыночек, русый и голубоглазый, а ещё через год - дочка, глаза карие, кудри чёрные. Мать укачивала детей, напевая:
Как пойду я во лесок,
Земляники в туесок
Наберу.
Как дровишек нарублю,
Белу печку истоплю,
Испеку пирог.
Соберётся вся семья,
Дочери и сыновья -
Чаю пить.
Менестрель заглянет в дом,
О любви ему споём,
Дальше станем жить.
Всего-то у них потом семь детей было, а уж внуков не счесть. Целый город постепенно вырос вокруг их дома. Настоящий город, со школами, магазинами, парками и театрами.
Так давно случилась эта история, что не помнит никто, который это город, да и речку переименовали. Только история и осталась.
"На небо Орион влезает боком,
Закидывает ногу за ограду
Из гор и, подтянувшись на руках,
Глазеет, как я мучусь подле фермы,
Как бьюсь над тем, что сделать было б надо
При свете дня, что надо бы закончить
До заморозков. А холодный ветер
Швыряет волглую пригоршню листьев
На мой курящийся фонарь, смеясь
Над тем, как я веду свое хозяйство,
Над тем, что Орион меня настиг.
Скажите, разве человек не стоит
Того, чтобы природа с ним считалась?"
Так Брэд Мак-Лафлин безрассудно путал
Побасенки о звездах и хозяйство.
И вот он, разорившись до конца,
Спалил свой дом и, получив страховку,
Всю сумму заплатил за телескоп:
Он с самых детских лет мечтал побольше
Узнать о нашем месте во Вселенной.
"К чему тебе зловредная труба?" -
Я спрашивал задолго до покупки.
"Не говори так. Разве есть на свете
Хоть что-нибудь безвредней телескопа
В том смысле, что уж он-то быть не может
Орудием убийства? - отвечал он. -
Я ферму сбуду и куплю его".
А ферма-то была клочок земли,
Заваленный камнями. В том краю
Хозяева на фермах не менялись.
И дабы попусту не тратить годы
На то, чтоб покупателя найти,
Он сжег свой дом и, получив страховку,
Всю сумму выложил за телескоп.
Я слышал, он все время рассуждал:
"Мы ведь живем на свете, чтобы видеть,
И телескоп придуман для того,
Чтоб видеть далеко. В любой дыре
Хоть кто-то должен разбираться в звездах.
Пусть в Литлтоне это буду я".
Не диво, что, неся такую ересь,
Он вдруг решился и спалил свой дом.
Весь городок недобро ухмылялся:
"Пусть знает, что напал не на таковских!
Мы завтра на тебя найдем управу!"
Назавтра же мы стали размышлять,
Что ежели за всякую вину
Мы вдруг начнем друг с другом расправляться,
То не оставим ни души в округе.
Живя с людьми, умей прощать грехи.
Наш вор, тот, кто всегда у нас крадет,
Свободно ходит вместе с нами в церковь.
А что исчезнет - мы идем к нему,
И он нам тотчас возвращает все,
Что не успел проесть, сносить, продать.
И Брэда из-за телескопа нам
Не стоит допекать. Он не малыш,
Чтоб получать игрушки к рождеству -
Так вот он раздобыл себе игрушку,
В младенца столь нелепо обратись.
И как же он престранно напроказил!
Конечно, кое-кто жалел о доме,
Добротном старом деревянном доме.
Но сам-то дом не ощущает боли,
А коли ощущает - так пускай:
Он будет жертвой, старомодной жертвой,
Что взял огонь, а не аукцион!
Вот так единым махом (чиркнув спичкой)
Избавившись от дома и от фермы,
Брэд поступил на станцию кассиром,
Где если он не продавал билеты,
То пекся не о злаках, но о звездах
И зажигал ночами на путях
Зеленые и красные светила.
Еще бы - он же заплатил шесть сотен!
На новом месте времени хватало.
Он часто приглашал меня к себе
Полюбоваться в медную трубу
На то, как на другом ее конце
Подрагивает светлая звезда.
Я помню ночь: по небу мчались тучи,
Снежинки таяли, смерзаясь в льдинки,
И, снова тая, становились грязью.
А мы, нацелив в небо телескоп,
Расставив ноги, как его тренога,
Свои раздумья к звездам устремили.
Так мы с ним просидели до рассвета
И находили лучшие слова
Для выраженья лучших в жизни мыслей.
Тот телескоп прозвали Звездоколом
За то, что каждую звезду колол
На две, на три звезды - как шарик ртути,
Лежащий на ладони, можно пальцем
Разбить на два-три шарика поменьше.
Таков был Звездокол, и колка звезд,
Наверное, приносит людям пользу,
Хотя и меньшую, чем колка дров.
А мы смотрели и гадали: где мы?
Узнали ли мы лучше наше место?
И как соотнести ночное небо
И человека с тусклым фонарем?
И чем отлична эта ночь от прочих?
Перевод А. Сергеева
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
