"ну, скажите на милость,
для чего мне все пом-нить,
на краю этом сраном?"
(из экспа автора Pro на мой стих "О чем-то кино...")
на краю этом сраном
или всё же обгаженном птицами
и дождями обоссанном
но полуденным солнцем обласканном
в этом смраде зловонном
между снами, в Париже ли, в Ницце ли,
бродит странница-память
память-бомж, не подмыта, затаскана
всё лицо её в ранах
в гнойниках и уродливых оспинах
с нею рядом стоять -
просто в обморок падать замучишься
я гоню её прочь
а она, как ребеночек, просится
тянет грязные пальцы
трясёт разлохмаченным рубищем...
я её сторонюсь
а она,
вся в слезах
и соплях прижимается накрепко
и уже не уйти
лишь смириться
вдохнув всё зловонье до капельки...
Ну дык и ладно. Нормалёк)))
Пасиб за творческий "пинок"))
ну да, а что
да просто так...))
Прикольно...) Понравилось!
Спасибо)
да уж, эта шалава умеет прижаться накрепко, не отодрать
да, только с кровью, если отдирать...
Красочное)
Ага, представить в красках - затошнит сразу)))
Мышенька, я тебя поняла. Спасибо))
Ахматовская сверхзадача - "надо память до конца убить".
Эту, конкретную, хочется не убить даже, а, "вдохнув все зловонье до капельки", завалить с особой жестокостью, шмальнуть контрольный в башку, уйти проходными, забрести в кабак и набраться в дрова, принимая очевидное: она, прилипучая сука, не отвяжется - будет теперь являться в кошмарных снах и глумливо донимать: "ты пошто меня ударил балалайкой по плечу?" Избавиться от назойливой памяти можно только самоубившись вместе с нею.
Восхитительная рифмовка, особенно -"птицами-Ницце ли", "оспинах-просится", "замучишься-рубищем", "накрепко-капельки", ее как будто и нет, рифмы не выпячены, при этом стойко держат всю конструкцию, предоставив чувствам возможность буйствовать вволю.
ЛГ эту чертову память ярко видит, ясно слышит, чутко обоняет и обреченно осязает. И за четырьмя предыдущими автоматически является пятое, совсем уже макабрическое чувство - отсюда и "на краю", потому что за краем уже смертоубийство от омерзения, после смиренного вдоха.
Трансформация милой "странницы-памяти" в отталкивающую "память-бомжа", тоже великолепна, она именно что где-то между снами и происходит, эта мучительная метаморфоза.
Меня царапнула строчка - "просто в обморок падать замучишься", противоречащая заявленному в начале - "На краю (брутальное)". По моему, на краю брутальные не падают в обмороки, как тургеневские барышни, они начинают сопротивляться.
И мешает, как заноза, - "ребеночек". Слово из другого мира - ребеночек, мамочка, родильный дом, запах хлорамина... все это, как мне кажется, не монтируется с брутальностью и антиэстетикой нечистот. По смыслу идеально - что может быть роднее собственной памяти, которая одновременно и родитель, и чадо, но само слово с уменьшительно-ласкательным наполнением, по моему, не вписывается в стих.
Может быть, стоит удалить пояснение - "(брутальное)" - и все тогда встанет на свои места - женское намерение останется намерением и не перейдет в мужское действие.
Спасибо)
"женское намерение останется намерением и не перейдет в мужское действие" - впечатляет. :)
мужчины умеют убивать память, женщины обычно этого только хотят )
Это хорошо, что женщины хотят, а мужчины действуют. Тогда да.
Чтобы оставить комментарий необходимо авторизоваться
Тихо, тихо ползи, Улитка, по склону Фудзи, Вверх, до самых высот!
...Вновь я посетил
Тот уголок земли, где я провел
Изгнанником два года незаметных.
Уж десять лет ушло с тех пор - и много
Переменилось в жизни для меня,
И сам, покорный общему закону,
Переменился я - но здесь опять
Минувшее меня объемлет живо,
И, кажется, вечор еще бродил
Я в этих рощах.
Вот опальный домик,
Где жил я с бедной нянею моей.
Уже старушки нет - уж за стеною
Не слышу я шагов ее тяжелых,
Ни кропотливого ее дозора.
Вот холм лесистый, над которым часто
Я сиживал недвижим - и глядел
На озеро, воспоминая с грустью
Иные берега, иные волны...
Меж нив златых и пажитей зеленых
Оно синея стелется широко;
Через его неведомые воды
Плывет рыбак и тянет за собой
Убогой невод. По брегам отлогим
Рассеяны деревни - там за ними
Скривилась мельница, насилу крылья
Ворочая при ветре...
На границе
Владений дедовских, на месте том,
Где в гору подымается дорога,
Изрытая дождями, три сосны
Стоят - одна поодаль, две другие
Друг к дружке близко,- здесь, когда их мимо
Я проезжал верхом при свете лунном,
Знакомым шумом шорох их вершин
Меня приветствовал. По той дороге
Теперь поехал я, и пред собою
Увидел их опять. Они всё те же,
Всё тот же их, знакомый уху шорох -
Но около корней их устарелых
(Где некогда всё было пусто, голо)
Теперь младая роща разрослась,
Зеленая семья; кусты теснятся
Под сенью их как дети. А вдали
Стоит один угрюмый их товарищ
Как старый холостяк, и вкруг него
По-прежнему всё пусто.
Здравствуй, племя
Младое, незнакомое! не я
Увижу твой могучий поздний возраст,
Когда перерастешь моих знакомцев
И старую главу их заслонишь
От глаз прохожего. Но пусть мой внук
Услышит ваш приветный шум, когда,
С приятельской беседы возвращаясь,
Веселых и приятных мыслей полон,
Пройдет он мимо вас во мраке ночи
И обо мне вспомянет.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.