Мы носим маски не снаружи, а внутри...
(Юрий Лорес)
Маски... подводят глазки,
надевают людей
и спешат на работу,
трясутся в маршрутках, сонные,
идут в свои универы.
И кто-то
из них — конспектирует, мыслит,
пьет чай с бутербродом,
а кто-то вдруг,
ни с того ни с сего,
поздравляет других
с новым годом...
Маски не верят в сказки.
У них своя игра
и свои законы.
Глядят сквозь радужки человечьи
на мир, слушают песни,
речи, стоны.
Всё замечают, смеются, грустят,
даже плачут.
А люди работают, спорят,
учатся, семьи заводят.
Как же иначе?
Маскам хочется ласки.
У них свои Арлекины, Пьеро,
Коломбины.
Им поскорей бы сбросить людей,
их глаза, руки-ноги,
сердца и спины!
Улечься на полочке,
рядышком, касаясь щек
из папье-маше,
делиться шепотом
о прожитом дне
у человека в душе...
Маски. Тускнеют краски.
Ночь. Неземная усталость
серой кошкой
ложится поверх невидимого одеяла.
А завтра опять вставать,
подводить глаза,
надевать полусонных людей,
и всё начинать сначала...
Говори. Что ты хочешь сказать? Не о том ли, как шла
Городскою рекою баржа по закатному следу,
Как две трети июня, до двадцать второго числа,
Встав на цыпочки, лето старательно тянется к свету,
Как дыхание липы сквозит в духоте площадей,
Как со всех четырех сторон света гремело в июле?
А что речи нужна позарез подоплека идей
И нешуточный повод - так это тебя обманули.
II
Слышишь: гнилью арбузной пахнул овощной магазин,
За углом в подворотне грохочет порожняя тара,
Ветерок из предместий донес перекличку дрезин,
И архивной листвою покрылся асфальт тротуара.
Урони кубик Рубика наземь, не стоит труда,
Все расчеты насмарку, поешь на дожде винограда,
Сидя в тихом дворе, и воочью увидишь тогда,
Что приходит на память в горах и расщелинах ада.
III
И иди, куда шел. Но, как в бытность твою по ночам,
И особенно в дождь, будет голою веткой упрямо,
Осязая оконные стекла, программный анчар
Трогать раму, что мыла в согласии с азбукой мама.
И хоть уровень школьных познаний моих невысок,
Вижу как наяву: сверху вниз сквозь отверстие в колбе
С приснопамятным шелестом сыпался мелкий песок.
Немудрящий прибор, но какое раздолье для скорби!
IV
Об пол злостью, как тростью, ударь, шельмовства не тая,
Испитой шарлатан с неизменною шаткой треногой,
Чтоб прозрачная призрачная распустилась струя
И озоном запахло под жэковской кровлей убогой.
Локтевым электричеством мебель ужалит - и вновь
Говори, как под пыткой, вне школы и без манифеста,
Раз тебе, недобитку, внушают такую любовь
Это гиблое время и Богом забытое место.
V
В это время вдовец Айзенштадт, сорока семи лет,
Колобродит по кухне и негде достать пипольфена.
Есть ли смысл веселиться, приятель, я думаю, нет,
Даже если он в траурных черных трусах до колена.
В этом месте, веселье которого есть питие,
За порожнею тарой видавшие виды ребята
За Серегу Есенина или Андрюху Шенье
По традиции пропили очередную зарплату.
VI
После смерти я выйду за город, который люблю,
И, подняв к небу морду, рога запрокинув на плечи,
Одержимый печалью, в осенний простор протрублю
То, на что не хватило мне слов человеческой речи.
Как баржа уплывала за поздним закатным лучом,
Как скворчало железное время на левом запястье,
Как заветную дверь отпирали английским ключом...
Говори. Ничего не поделаешь с этой напастью.
1987
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
