Утром Илью Петровича стошнило. Вечером он съел кильку в томатном соусе с гречневой кашей и сразу стало не по себе. Глаза кильки противно хрустели на зубах, а фрагменты хребтов застревали в съёмном протезе. Но голод возобладал и вся банка была опустошённой и даже дочиста вылизана кусочком чёрствого хлеба.
В блевотных массах обнаруживалось что-то сурового вида и даже с лёгким оттенком грусти. Илья Петрович разнервничался в догадках о неизлечимой болезни, попытался смыть и больше не вспоминать, что с ним не так.
Но канализация вдруг прозвучала симфонией Вивальди, а не переваренный томатный соус с вкраплениями киличных глаз глубоко заглянул в душу Петровича и начал заполнять его самого, потом, заполнив, выплеснулся наружу и расплавился на кленовых листьях. Листья с грохотом попадали и затянули соусной жидкостью промозглый асфальт.
Переполненный Илья Петрович рванул на кухню, забрызгивая оранжевым стены. В окно стучались два глаза, стремительно покрывающиеся осенними заморозками, а разрастающееся бельмо небрежно взбивало их погружным блендером.
Оконное стекло начала неестественно тягуче разламываться и мягко ложиться на тапочки-собачки Петровича, топорща им потрёпанные уши. Несколько снежинок, увлечённые сквозняком, затрепыхались на подоконнике, Илья Петрович с нежностью прикоснулся к ним и вздрогнул.
Что-то зачавкало в ладонях. Он разжал их, а выскользнувший косяк серебристой кильки незамедлительно затопил соседей по зиме.
Мой Tелемак,
Tроянская война
окончена. Кто победил - не помню.
Должно быть, греки: столько мертвецов
вне дома бросить могут только греки...
И все-таки ведущая домой
дорога оказалась слишком длинной,
как будто Посейдон, пока мы там
теряли время, растянул пространство.
Мне неизвестно, где я нахожусь,
что предо мной. Какой-то грязный остров,
кусты, постройки, хрюканье свиней,
заросший сад, какая-то царица,
трава да камни... Милый Телемак,
все острова похожи друг на друга,
когда так долго странствуешь; и мозг
уже сбивается, считая волны,
глаз, засоренный горизонтом, плачет,
и водяное мясо застит слух.
Не помню я, чем кончилась война,
и сколько лет тебе сейчас, не помню.
Расти большой, мой Телемак, расти.
Лишь боги знают, свидимся ли снова.
Ты и сейчас уже не тот младенец,
перед которым я сдержал быков.
Когда б не Паламед, мы жили вместе.
Но может быть и прав он: без меня
ты от страстей Эдиповых избавлен,
и сны твои, мой Телемак, безгрешны.
1972
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
Авторизация
Камертон
