Она неспешно выходит на улицу, смотрит по сторонам,
солнце чавкает под ногами сливочным маслом,
сверху подошла опара, в ней плавает подвыпивший Амстердам,
прохожие бегут наперебой, давятся зеброй и пахнут красным.
Сквозь металлические ограды прёт напролом глухой Овидий,
она подходит к нему, жмёт седую бороду, приветствует:
«Доброе утро, Овидий, наконец-то мы с тобой увиделись,
сегодня утром небо в квадратиках, нужно выбираться из этого места».
Овидий торопится, у него талон к стоматологу на десять пятнадцать,
он ничего не слышит, что пережёванная зебра блеет,
зебра меняет полосы на сплошное месиво, продолжает клацать:
«Дорогой древнеримский поэт, Гомер спёр у тебя Одиссею,
шкура моя расползается на чёрное и белое, купи по дороге клей».
Гомер прячется в засаде, Овидий мчится во весь опор и падает,
Гомер смеётся гомерическим смехом, достаёт из зебры калаш,
холостыми стреляет в сливочное масло: «Этот день сегодня не наш -
с подвыпившим Амстердамом связываться было не надо».
Она распластанная лежит поперёк дороги, её тела строго по счёту,
опара выходит из берегов и пересекает сплошную линию.
До стоматолога две пересадки и девять часов лёту,
но Гомер стремительно слизывает с зебры сливочное масло
и забывает рассказать об этом Овидию.
Зверинец коммунальный вымер.
Но в семь утра на кухню в бигуди
Выходит тетя Женя и Владимир
Иванович с русалкой на груди.
Почесывая рыжие подмышки,
Вития замороченной жене
Отцеживает свысока излишки
Премудрости газетной. В стороне
Спросонья чистит мелкую картошку
Океанолог Эрик Ажажа -
Он только из Борнео.
Понемножку
Многоголосый гомон этажа
Восходит к поднебесью, чтобы через
Лет двадцать разродиться наконец,
Заполонить мне музыкою череп
И сердце озадачить.
Мой отец,
Железом завалив полкоридора,
Мне чинит двухколесный в том углу,
Где тримушки рассеянного Тёра
Шуршали всю ангину. На полу -
Ключи, колеса, гайки. Это было,
Поэтому мне мило даже мыло
С налипшим волосом...
У нас всего
В избытке: фальши, сплетен, древесины,
Разлуки, канцтоваров. Много хуже
Со счастьем, вроде проще апельсина,
Ан нет его. Есть мненье, что его
Нет вообще, ах, вот оно в чем дело.
Давай живи, смотри не умирай.
Распахнут настежь том прекрасной прозы,
Вовеки не написанной тобой.
Толпою придорожные березы
Бегут и опрокинутой толпой
Стремглав уходят в зеркало вагона.
С утра в ушах стоит галдеж ворон.
С локомотивом мокрая ворона
Тягается, и головной вагон
Теряется в неведомых пределах.
Дожить до оглавления, до белых
Мух осени. В начале букваря
Отец бежит вдоль изгороди сада
Вслед за велосипедом, чтобы чадо
Не сверзилось на гравий пустыря.
Сдается мне, я старюсь. Попугаев
И без меня хватает. Стыдно мне
Мусолить малолетство, пусть Катаев,
Засахаренный в старческой слюне,
Сюсюкает. Дались мне эти черти
С ободранных обоев или слизни
На дачном частоколе, но гудит
Там, за спиной, такая пропасть смерти,
Которая посередине жизни
Уже в глаза внимательно глядит.
1981
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
