У каждого был свой предельный урок:
Кто-то учился ходить по воде,
Тряся над процессом больной головой,
Не зная, куда деть дрожащие веточки рук.
Кто-то в пятнадцатый раз выводил на песке
Ровный спасательный круг,
Но спорили рядом: «квадрат не бывает таким
и тот, кто тебе показал этот стиль,
не друг твой, а именно враг».
Тонюсенький призрачный писк вновь вторил
Скупым голосам: «Постойте! Не надо! Как так?!
Ведь он никогда не был таким,
А вы запрягаете в такт,
Пожухлый овёс скупым в быстроте лошадям».
Был всплеск там и топанье ног,
На небе зажглись цветники полосатых панам:
«Не слушайте этих пустых, отдайте всю истину нам!»
Кричали по всем сторонам, сидя, как всегда, взаперти.
Толпа собиралась реветь, запомнив единственный стих,
Что был беспредельно похож на плач одиноких святых,
Им Бог даровал поднебесную рать,
Что шла поутру их живьём поджигать.
И каждый из них разбивался, как мог,
Не в силах проснуться и встать,
Но кто-то чесал облупившийся бок
И снова учился летать…
Когда погребают эпоху,
Надгробный псалом не звучит,
Крапиве, чертополоху
Украсить ее предстоит.
И только могильщики лихо
Работают. Дело не ждет!
И тихо, так, господи, тихо,
Что слышно, как время идет.
А после она выплывает,
Как труп на весенней реке, —
Но матери сын не узнает,
И внук отвернется в тоске.
И клонятся головы ниже,
Как маятник, ходит луна.
Так вот — над погибшим Парижем
Такая теперь тишина.
5 августа 1940,
Шереметевский Дом
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
