рассказать про мою работу не получится в двух словах.
это крылья, чёрт побери – белые.
это люди, чёрт побери – разные.
тонет лодка усталой души – я бросаюсь её спасать,
забывая, что помощь моя
может каплей последнею стать,
перельётся забортной водой и утянет беднягу на дно,
заниматься чужими объектами –
по инструкциям запрещено.
вызывают меня на ковёр, в райский дворик,
на строгий допрос:
что за дело тебе до ч у ж о й?
ты с в о ю ещё не донёс.
список правил возьми и читай: н е т у прав у тебя выбирать.
всех несчастных тащить сразу в рай?
нам святых уже некуда класть.
кстати, дело вообще не в этом, сколько раз тебе повторять:
сострадание под запретом –
ты не волен рулить сюжетом.
с подопечной душой – сладу нет,
что не вечер – то новый кабак,
я уныло плетусь ей вослед,
крылья прячу в потёртый рюкзак.
то невольным явлюсь собеседником,
то – с отчаяния – собутыльником,
обсуждателем про Создателя
утешителем, соглашателем.
не верчу головой, мне не велено
не спасаю парящих над бездною
отвлекаюсь и крылья прореживаю
в чистоте содержу, по инструкциям.
рассказать про мою работу – не получится в двух словах.
это – крылья, истёртые в пух,
это – люди, из праха в прах.
Так гранит покрывается наледью,
и стоят на земле холода, -
этот город, покрывшийся памятью,
я покинуть хочу навсегда.
Будет теплое пиво вокзальное,
будет облако над головой,
будет музыка очень печальная -
я навеки прощаюсь с тобой.
Больше неба, тепла, человечности.
Больше черного горя, поэт.
Ни к чему разговоры о вечности,
а точнее, о том, чего нет.
Это было над Камой крылатою,
сине-черною, именно там,
где беззубую песню бесплатную
пушкинистам кричал Мандельштам.
Уркаган, разбушлатившись, в тамбуре
выбивает окно кулаком
(как Григорьев, гуляющий в таборе)
и на стеклах стоит босиком.
Долго по полу кровь разливается.
Долго капает кровь с кулака.
А в отверстие небо врывается,
и лежат на башке облака.
Я родился - доселе не верится -
в лабиринте фабричных дворов
в той стране голубиной, что делится
тыщу лет на ментов и воров.
Потому уменьшительных суффиксов
не люблю, и когда постучат
и попросят с улыбкою уксуса,
я исполню желанье ребят.
Отвращенье домашние кофточки,
полки книжные, фото отца
вызывают у тех, кто, на корточки
сев, умеет сидеть до конца.
Свалка памяти: разное, разное.
Как сказал тот, кто умер уже,
безобразное - это прекрасное,
что не может вместиться в душе.
Слишком много всего не вмещается.
На вокзале стоят поезда -
ну, пора. Мальчик с мамой прощается.
Знать, забрили болезного. "Да
ты пиши хоть, сынуль, мы волнуемся".
На прощанье страшнее рассвет,
чем закат. Ну, давай поцелуемся!
Больше черного горя, поэт.
При полном или частичном использовании материалов гиперссылка на «Reshetoria.ru» обязательна. По всем возникающим вопросам пишите администратору.
